Дворец

Приговаривая, Артемонов с трудом спустился с лошади, сокрушаясь про себя, что ношение доспехов уже не так легко ему дается, как еще года три назад. С ласковым видом он приблизился к стрельцу, а когда тот с надеждой посмотрел на него, Матвей всей тяжестью опустился коленом ему на грудь. Стрелец выпучил глаза, еще сильнее задергался и, кажется, на какое-то время почти потерял сознание. Артемонов же быстро выхватил из-за пояса нож и прекратил мучения умирающего. Тот успел еще с удивленным видом повернуться и взглянуть на Матвея, но очень быстро глаза стрельца помутнели, и он обмяк.

– Ох, и ответишь же ты мне, Ванька, старый пес, за эту безвинную кровь! Втрое с тебя возьму, не продешевлю! – обращался к кому-то Артемонов, тяжело покачиваясь, бредя к коню. Рука его, сжимающая кинжал, безвольно болталась, разбрызгивая кровь на ярко-зеленую весеннюю траву.

– Мамке-то, все же, передай! Хоть будет, кому тебя помянуть, – раздался позади него совершенно ясный и сильный, молодой голос стрельца. Матвей обернулся, но увидел лишь неподвижное и безнадежно мертвое тело юноши, голова которого неестественно завалилась набок, а руки и ноги раскинулись в разные стороны. Холодный ужас охватил Артемнова, и лишь самым большим усилием воли ему удалось заставить себя спокойно, не торопясь и не оглядываясь, подойти к лошади. И все же, оказавшись в седле, он не смог совладать с собой, и пришпорил несколько раз скакуна изо всех сил, бормоча про себя и покачивая головой:

– Однако, раньше они не были так нахальны…

Глава 3

Иван Нарышкин во весь опор летел к Москве, и не просто, а на крыльях любви: запретной и для него, и для его возлюбленной. Для него, представителя самого по нынешним временам знатного московского семейства, счастливого жениха невесты из древнего рода, куда как зазорно было ездить ночами в стрелецкую слободу, а для Марьи… Для нее все было еще сложнее, а может и проще: кто их, баб, поймет?