Дворец утопленницы

Сперва она опасалась, что Гарольд отвергнет ее дополнения, почти надеялась, что он поймает ее с поличным, не даст зайти слишком далеко. Но, судя по последнему телефонному разговору, он был в восторге, даже назвал новые отрывки «гениальными».

– Это просто прекрасно. Размышления о времени, о возрасте.

Фрэнки пробежала глазами по страницам, которые держала в руках.

– Так вот это о чем? – спросила она, на мгновение забыв, что Гарольд не знает, чья это рукопись на самом деле.

– Это ты мне скажи, дорогая, – со смехом отозвался он. – Ты же у нас автор.

Разглядывая знакомые страницы, Фрэнки пыталась понять, кого именно Гарольд хвалил, когда утверждал, что в восторге от текста, – ее, Гилли или, быть может, себя самого? Впрочем, какое это имеет значение?

Лишь по вечерам Фрэнки позволяла себе по-настоящему задуматься о том, что натворила, на что обрекла себя, добавляя свои фрагменты в текст, созданный Гилли. Она размышляла об истории, о литературе, о книгах, к которым люди возвращаются столетиями, снимая их с пыльных полок, заново открывая забытые тексты и биографии их авторов. Ужасно самонадеянно, даже нелепо полагать, будто несколько веков спустя кто-то еще будет помнить о ней и ее романах, но вдруг? И что, если запомнят не ее дебют, не все, что за ним последовало, а этот, пятый роман, к которому она едва приложила руку, который происходил совсем не из того источника, что ее собственные тексты, – и по этому роману о ней станут судить, на этих страницах искать правду о ней. От одной мысли становилось дурно.

Женщин и так столетиями вытесняли из истории литературы – да если уж на то пошло, из истории вообще, – нельзя допустить, чтобы ее настоящий образ изгладился из памяти из-за одной-единственной ошибки. Ее имя, ее история должны остаться при ней, написанные ею книги должны стоять на полках среди сочинений других авторов, мужчин и женщин, и даже неважно, продолжат их читать через сто лет или вскоре забудут, главное, чтобы она могла подписаться под каждым предложением, под каждым словом, составляющим ее тексты и ее самое. Ведь в конце концов, эти слова и были ее сутью, ее воплощением, единственным свидетельством тайных движений ее души, которые иначе растворились бы без следа.

Нет, она ни за что не пожертвует этим, ставки слишком высоки. Нельзя выпустить из рук нить своей истории, нельзя позволить чужому голосу заглушить ее собственный. Она ведь все еще жива и наверняка важна для кого-то. Я важна, повторила она про себя, и ободряющие слова было окутали ее, но тут же отскочили, оставив равнодушной. Всего лишь насмешка, издевка, ускользающее наваждение.

О Гилли уже почти никто не упоминал, и все же Фрэнки нередко удивлялась ее постоянному присутствию в своей жизни, ставшему даже ощутимее теперь, когда девушки не было в живых. Наверное, дело в романе, в том, что ежедневно приходится пропускать через себя ее мысли. Как можно похоронить человека, если твоя работа – воскресить его из мертвых?

Фрэнки вспоминала о Гилли ежедневно, стоило только взглянуть на письменный стол, где возле растущей день ото дня стопки страниц лежало письмо из суда. Она не пыталась отделить одно от другого, две даты – явки в суд и сдачи рукописи – слились в одну, к слушанию нужно было непременно закончить роман: если не успеть до того, как рукопись Гилли уйдет в печать, другого шанса уже не будет. Она работала без передышки, отменяла запланированные обеды с Джек, приглашала их с Леонардом к себе на ужин или обещалась прийти в гости к ним, но без конца переносила дату.

– Ничего не понимаю, – однажды возмутилась по телефону Джек. – Я думала, рукопись уже готова.

Так и есть, солгала Фрэнки, но нужно кое-что переделать, Гарольд читал черновой вариант, некоторые фрагменты хочется переписать. Она не призналась, что работает сразу над двумя романами. Заверила Джек, что осталось недолго, что скоро все будет как раньше. Дала слово.

Она дописала роман за день до суда.

С самого утра все шло наперекосяк. Фрэнки не успела на автобус, на котором обычно ездила в город, – по пути к остановке вспомнила, что оставила чайник на плите, бегом бросилась домой, затем обратно и в итоге опоздала на несколько минут. Когда она добралась до читального зала, оказалось, что лучшие места уже заняли те, кто приехал пораньше, и за ее любимым четыреста вторым столом сидит, отгородившись от мира стопкой книг, некий пожилой джентльмен. Удача не сопутствовала ей и днем – когда урчание в ее животе начало эхом разноситься по залу, Фрэнки, по своему обыкновению, отправилась в кафе, которое держала женщина из Сорренто, но на знакомой улице ее встретила лишь пришпиленная к закрытой двери записка, в которой хозяйка благодарила посетителей за долгие годы преданной поддержки и сообщала, что уходит на пенсию. Все эти события настолько выбили Фрэнки из колеи, что в музей она предпочла не возвращаться и вместо этого села на ближайший автобус до Крауч-Энда.