Дворянин Великого князя

Он оставил нерешительно приостановившегося Олельковича в темном коридоре и быстро вышел во двор. Но тут его настиг Ольшанский.

— Федор, — сказал он, оглядываясь, — нам действительно грозит опасность?

— Весьма незначительная, брат, не следует ее преувеличивать.

— Тогда я не еду завтра утром.

— Почему? — изумился Федор.

— Если есть хоть малейшая опасность — я не оставлю тебя наедине с ней.

— Но я сам уеду послезавтра.

— Я до конца останусь вместе с тобой! — решительно заявил Ольшанский.

Федор чертыхнулся в душе и сказал:

— Ладно, посмотрим.

Ранним утром следующего дня князь Федор, как обычно, занимался делами.

— Гонец, которого я посяал вместе с Яковом, вернулся, — докладывал Юрок, — Яков принят на службу в замок Горваль.> Никифор Любич нашел в Горвале человека, которого Семен не должен ни в чем заподозрить. Этот человек порекомендовал князю Якова, назвав его своим братом, только что приехавшим из Польши. Связь с нами Яков будет поддерживать через Никифора, с которым в определенное время будет встречаться.

— Превосходно.

— Только что вернулся один из людей Крепыша. Он сообщает, что Глинский спокойно провел ночь в Гомеле, Ни с кем не встречался, никому не отправлял писем и в полдень вместе с Гансом и сыном выехал в Речицу. У хозяина постоялого двора он подробно расспрашивал о состоянии дорог на Туров, Пинск, Берестье. По-видимому, он направляется в Польшу.

— Речица — королевский замок, — задумчиво проговорил Федор.

— Остальные двое следуют за ним по пятам и следят за каждым шагом. После того как он минует Речицу, один вернется к нам с донесением, второй проводит его до Турова. Дальше, я полагаю, нет смысла наблюдать.

— Ты прав. Если… Одним словом, все выяснится в Речице. Важно, заедет ли он в королевский за мок?

— Завтра утром мы узнаем об этом.

— Дальше. Есть короткая весточка от Леваша Копыто. У него все в порядке, ждет дальнейших указаний. Да, еще пишет о каких-то неважных пустяках.

— Неважных пустяков не бывает — запомни это на всю жизнь, Юрок! Каждая мелочь — скрытое отражение больших событий, и мыслящий разум всегда сумеет разглядеть в пустяке его тайный смысл. О чем речь?

Юрок покраснел, достал из своей сумки письмо Леваша и, пробежав глазами несколько строк, изложил:

— Человек князя Семена, некий Ян Кожух Кроткий, бежал, бросив свою семью, но прихватив молоденькую девушку, похищенную им незадолго до этого с московской стороны. Ее жених, некто Филипп Бартенев, со своими людьми погнался за ними и вот уже четыре дня, как пишет Леваш, не вернулся обратно.

— Этот Бартенев тоже с московской стороны?

— Нет, он с нашей. Сосед Леваша.

— А кого из семьи оставил Кожух Левашу?

— Жену и двоих детей — мальчика и девочку.

— Вот как? И что это, по-твоему, значит?

— Я думаю, это значит, что Кожух дорожит возлюбленной гораздо больше, чем семьей. Федор улыбнулся.

— Насколько мне известно из многочисленных наблюдений, похищенных возлюбленных оставляют первыми в случаях, подобных тому, что произошло на Угре. А уж если Кожух в панике, спасаясь от Леваша, который, как ты знаешь, пленных не берет, бросил жену, а главное — детей, но не забыл взять с собой какую-то девчонку с другой стороны, которая к тому же еще невеста его соседа, — готов ручаться: здесь речь идет о чем угодно, только не о любви! Куда теперь направляется Кожух? Конечно, в Горваль к Семену. Где Бартенев? Преследует его! Кожуху некуда деться. Если он укроется у Семена и Бартенев узнает это, он-тут же созовет свидетелей. Кожуха будут судить и повесят за похищение, Семену тоже не поздоровится! Так что же этот Кожух, совсем дурак, что ли; и не понимает этого? Нет, тут что-то не так. Либо Бартенев не с нашей, а с московской стороны. Либо по каким-то причинам он не может действовать законно. В обоих случаях здесь кроется какой-то замысел Кожуха, а скорее всего — Семена. Немедленно пошли гонца к Никифору, пусть Яков разузнает все о Кожухе и о планах Семена на Уфе.

Федор задумался.

— Я начинаю подозревать, что здесь речь идет о политике. И о политике большой. А ты говоришь, неважные пустяки…

Князь Бельский прощался с князем Олельковичем на том же самом месте, где ровно три дня назад встречал его.

Как и тогда, Олелькович был навеселе и, отвечая на укоризненный взгляд Федора, попытался виновато отшутиться:

— Да я ничего, Федя — это все он. Такой, знаешь, строптивый конь. Не хочет везти меня, и все тут. Пришлось на дорожку — самую малость… Медок у тебя отменный. — Он попытался весело захохотать, но смех получился жалкий и неестественный.

— Помни все, что я сказал тебе вчера, Михаил, иначе не сносить нам всем головы, и тебе в первую очередь! Ни слова никому! И не пей, черт тебя подери! Хотя бы ради этого тебе пришлось повсюду ходить пешком!

— Ну ладно, Феденька, ладно, я буду, это… Как ты сказал… Ну в общем, ты того… Это… Не волнуйся. Прощавай, брате!

Они обнялись, как обнимаются чужие люди, когда хотят показать окружающим, что они в большой дружбе.

Олелькович уже было двинулся в путь, потом вернулся и, оглядываясь на свою дружину, заискивающе попросил: