Дворянин Великого князя

— Да-да, Иван, — самый настоящий, дремучий серый лесной волк Маленьким волчонком попался он в мой капкан. Я не видел более свирепого и злющего зверька. Псари уже хотели прибить его, но тут мне пришла в голову одна мысль, и я решил посмотреть, что из этого выйдет… Я посадил злого волчонка в клетку вместе со щенками от разных собак, которые из поколения в поколение приучались к волчьей охоте. Ты бы видел, как они грызлись! Волчонок защищался до последнего и задавил пятерых щенков. Остальные пятеро лежали израненные и обессиленные в одном конце клетки, а такой же израненный волчонок — в другом. Но я по-прежнему держал их вместе, кормил и поил вместе и по одному впускал туда новых щенков. Прошло полгода, и молодые псы признали волка своим вожаком. И тогда я впервые выпустил их в лес. Волк, почуяв свободу, рванулся изо всех лап, но преданная ему свора не отставала ни на шаг. Двое суток они бегали по лесу и наконец все приплелись обратно. Странная штука получилась… Он, волк, их вожак — они ему преданы, но именно они не дают ему ни шагу ступить без их ведома. Он, может, и ушел бы в лес, но они заставили его вернуться… Ты понимаешь, Иван, — не он увел их на свободу — они привели его обратно в клетку! Я наблюдал за ним после этого случая, и, ты знаешь, — готов поклясться — зверь все понял. Он выл и тосковал целую неделю, а потом смирился. И странное дело, когда в следующий раз я выпустил всю свору на волка и все псы помчались как безумные, гонимые инстинктом крови, он остановился, на секунду застыл в мучительной нерешительности, а потом, увидев, что остался один без своих подданных, помчался вслед, обогнал всех и первым вцепился смертельной хваткой в шкуру своего лесного сородича.

Я не видел более свирепого волкодава, чем этот волк, ставший вожаком собак.

После длинной паузы Иван поднял глаза и спросил нерешительно:

— Ты хочешь сказать, что Олелькович…

— Да — волк, послушный собакам! Я понимаю твои опасения. Я, так же как и ты, вижу его недостатки, я знаю, что иногда он бывает свиреп, жесток и коварен. Но у него есть одно необходимое качество — порода. Подумай сам, Иван, кто еще может претендовать на корону в Литве? Нет сейчас человека более подходящего. Он правнук Ольгерда — за ним пойдут. Он предан греческой вере и, воцарившись, будет поддерживать ее всей мощью своей власти. А ты ведь понимаешь, что это значит, Иван? И потому мы поможем ему получить корону.

— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и коварен — кто же поручится, что, вступив на трон, он первым делом не избавится от нас, которые возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать, подчиняясь своим кровавым и жестоким прихотям? — воскликнул Ольшанский.

Бельский улыбнулся.

— Я неспроста рассказал тебе историю моего волка. Она — залог того, что твои опасения напрасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде чем давать лекарство людям, испытал его на собаках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его верные подданные, мы — его свора, которая на первый взгляд подчинена ему полностью, мы не дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу ступить без нас! Мы заставим его, волка, — травить волков! Мы вырастим из него самого свирепого волкодава, который будет подчиняться нашей воле и не отступит от нас ни на шаг!

Высокий, сильный Ольшанский, широко открыв глаза, почти с ужасом уставился на низкорослого, худощавого Федора.

— Боже мой, — прошептал он едва слышно, — как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу иного Бельского.

Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:

— Скажи, Федор, стало быть, все это не он — а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это совершенно Ясно; значит, в действительности не ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому что он просто игрушка в твоих руках.

— В наших, Иван, в наших, — поправил Федор. — Мы с тобой двигаем Михайлушкой. Это мы держим и будем держать в своих руках все нити от этой большой разряженной куклы. Сейчас я сделал признание, которое должно убедить тебя, что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни к кому на свете, потому что до сих пор только я один знал это, а теперь — и ты знаешь!

— Да-да, я понимаю, — потрясенно едва проговорил Ольшанский, — конечно, это такое доверие… и вдруг в его мозгу мелькнула новая мысль. — Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…

— Это был мой шаг! А с этой минуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Бельский.

— Значит, тогда, настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олелькович посылал ночью своих людей, и ты одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Потому что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка просто ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас прежде, чем мы успеем ему помешать, и зальет кровью землю, ради которой мы все это затеваем… Ну, отвечай же мне, отвечай!

Бельский мгновенно оценил положение.