Дворянская дочь

А тем временем из России поступали вести, одна безрадостнее другой. Сразу после возвращения делегации из Таганрога, поляки заключили перемирие с большевиками, освобождавшее красные дивизии в Подолии для удара по южному флангу Белой Армии. В тылу у Деникина свирепствовал Махно, препятствуя переброске войск с московского направления. Таким образом, уже взяв Орел и не дойдя нескольких сотен верст до столицы, Белая Армия на самом пике успеха начала откатываться назад.

В октябре северо-западная армия генерала Юденича взяла Гатчину и подошла на 35 верст к Петрограду. Но не сумев перерезать железную дорогу, без поддержки британского флота и эстонцев, которые заботились только об охране своих границ, она также была отброшена назад.

В Сибири отступление адмирала Колчака завершилось взятием большевиками Омска 14 ноября. Так начался легендарный переход сибирских армий в Забайкалье.

Чехи, захватив Транссибирскую магистраль, устремились во Владивосток со своей огромной добычей, бросив на погибель остальных, военных и гражданских. Бегущие белые армии упорно пробивались по заснеженным лесам и равнинам, со всех сторон окруженные врагами.

Не менее мучительным было бегство уральских и оренбургских казаков через Каспийские степи в Персию. Это была не только отступавшая армия, но и их семьи, и та немалая часть населения, которая предпочла опасность смерти захвату, истреблению или порабощению большевиками.

Трагедия России разыгралась далеко не до конца. Но моя собственная, думала я, приближается к концу. Первого декабря без всякого сожаления я покинула Константинополь, зная, наконец, кто и что меня ждет.

34

Прошло почти три года после февральской революции 1917-го. Поначалу слабый ручеек репатриантов превратился в мощный поток беженцев из России. На восток они бежали в маньчжурский Харбин и в китайский Шанхай. Этот поток через Владивосток достиг Соединенных Штатов и Канады. На запад — через Турцию и Румынию — поток беженцев захлестнул европейские столицы. Большая часть западной волны эмиграции осела на парижских берегах, которые хотя и не были очень гостеприимными, тем не менее позволили изгнанникам основать свою собственную колонию, со своими церквами, школами и традициями.

10 декабря 1919 года мне казалось, что приезд в Париж еще одной потерпевшей катастрофу русской аристократки останется незамеченным. Каково же было мое удивление, что на лионском вокзале, куда я прибыла из Марселя вместе с Верой Кирилловной и няней, меня встречала пресса.

„Когда вы видели царскую семью в последний раз?“ „Верите вы в то, что кто-то из них остался в живых?“ „Получили ли вы письмо от великой княжны Татьяны из Екатеринбурга?“ „Собираетесь ли вы опубликовать мемуары вашего отца?“ „Где вы прятались от большевиков после расстрела князя Силомирского?“ „Участвовал ли он в убийстве Распутина?“ „Наступал ли ваш отец на Петроград вместе с теми, кто хотел свергнуть Временное правительство и когда он был арестован Советами?“

Этот поток вопросов и вспышки камер встретили меня, когда я выходила из своего вагона второго класса. Я по-прежнему была в униформе британской сестры милосердия, которую мне выдали в госпитале Константинополя. Беспомощная, я выглядывала Алексея. Почему он не встречает нас?

— Если вы немного помолчите, господа, может быть, Ее Светлость сделает заявление, — пришла мне на помощь Вера Кирилловна.

В наступившей, наконец-то, тишине я произнесла отрывисто:

— Благодарю вас, господа журналисты, за ваш интерес, который, полагаю, я не заслуживаю. Я хочу выразить благодарность правительству Франции и ее народу за предоставление мне убежища, как и многим нашим беженцам. Что же касается вопросов о моем отце и убийстве семьи нашего государя, то я не могу сейчас на них ответить. Эти вопросы не только бестактны, но и болезненны...

Репортеры слегка опешили, но так просто отпускать меня не хотели.

— Ваша Светлость, мы не хотим быть нескромными, но в интересах исторической правды не скажете ли вы нам...

— Это все, господа. Будьте любезны, оставьте Ее Светлость в покое, — оборвала их Вера Кирилловна.

Репортеры начали растекаться. И вдруг раздался возглас с провокационной интонацией:

— А это правда, что князь Силомирский признал воинственное поведение царя в Сараевском деле, что привело к началу мировой войны?

Вызов, брошенный мне явно левацкой газетой, заставил меня поднять голову.

— Мой отец подвергся издевательствам, но он не делал ложных признаний. Это — ложь, как и многое другое...

Я думала, у меня подкосятся ноги, когда невысокий черноглазый господин в черном котелке, помахивая тростью, приблизился ко мне.

— У вас есть стыд? Оставьте княжну в покое. — Взяв меня за руку, Алексей протащил меня мимо репортеров. — Отходите, отходите, оставьте княжну в покое. Ни деликатности, ни такта, а еще свободная пресса, — пробурчал он недовольно.