Дворянская дочь

Что же касается религии, тут мы со свекровью полностью сходились, несмотря на наши различия в вероисповедании. Агностицизм ее сына был для нее предметом печальных раздумий. Верно ли она поступила, решив воспитывать его в духе веры его отца — лютеранства, надеясь, что его права когда-нибудь будут признаны?

— Когда я отправила его в воскресную школу, пастор попросил меня оставлять его дома, потому что он будоражил класс своими вопросами, — сказала она, и я не смогла удержаться от улыбки. — Но, может быть, он поймет, что его ребенка нельзя растить безбожником.

Алексей, когда мы с ним об этом поговорили, предоставил мне решать, каким должно быть религиозное воспитание нашего ребенка.

— Если он будет умным, он сам сумеет во всем для себя разобраться, — сказал он, — а если нет, тогда это не будет иметь никакого значения.

Перспектива иметь бестолкового ребенка его явно не устраивала.

Моя свекровь подумывала о том, не следует ли окрестить ребенка по лютеранскому обряду на тот случай, если семейство Аллензее решит признать его, в чем его отцу в свое время было отказано.

На меня же все эти прусские герцогские титулы не производили особого впечатления, и я собиралась крестить своего сына в русской православной церкви. Вероятно, потому что я очень располнела, все в один голос говорили, что у меня должен родиться мальчик. Назвать его мы решили Питером в честь одного его деда и Алексеем в честь отца и второго деда.

— И он должен быть умненький, — говорила няня. — Ведь у него отец — такой ученый человек, а его мать забивала себе голову всякими там математиками и прочими науками, пока его носила.

К концу сентября мне стало неудобно спать в любом положении, я не могла наклониться, а роды все не наступали.

Схватки начались вечером тридцатого сентября. В полночь Алексей вызвал такси и отвез меня в сопровождении няни в родильный дом.

После того как меня осмотрел акушер, мужу было позволено навестить меня. Я полусидела на кровати, обряженная в больничную рубашку, с красным, блестящим от пота, раздувшимся и искаженным от боли лицом роженицы. Я увидела, что мужа перекашивает от жалости и приступов дурноты. Мне стало жаль его, и я попросила его отправиться домой и там ждать окончания родов. Ребенок лежал неправильно, и роды ожидались долгие. В моей одноместной палате поставили раскладушку для няни.

Стиви был бы рядом со мной до самого конца, как когда-то дядя Стен с тетей Софи, подумалось мне, и роды тогда были бы в радость.

К концу вторых суток няня пришла в настоящую ярость.

— Идиоты, французы безмозглые, коновалы! — бормотала она. — Они же ничего не делают, чтобы ей помочь, им бы только ее помучить. Бедненькая моя, она такая храбрая и такая терпеливая, а этого ее ученого мужа даже нет здесь.

Алексей приходил раза два, но я его не пустила. Мне было слышно, как он шепчет возле двери:

— Няня, как там моя жена? Она ужасно страдает?

— Страдает, и еще как, но это — не самые страшные страдания на свете, а потом она о них и не вспомнит, — ответила ему моя мудрая няня. — Ступайте домой, Алексей Алексеевич, тут вы ей все равно ничем не поможете. Да и скоро все будет позади.

Алексей ушел, а няня снова подошла ко мне. Она вытерла лицо, дала пососать кусочек льда, потому что мне нельзя было ничего жидкого, и потом держала меня за руку, пока у меня продолжались схватки. Ночь тянулась очень медленно, и мне стало казаться, что скоро я уже не выдержу этих мук.

Боже мой, думала я, как же это долго! Когда же это кончится? Тетя Софи, мама, помогите мне! Стиви, брат мой, господин мой, где же ты? Я тут совсем одна!

В какой-то момент мне вдруг показалось, что он — здесь, рядом со мной, и я сквозь свои мучения ощутила мгновенный прилив исступленной радости. Затем сознание мое прояснилось, и я поняла, что его — человека, которого я продолжала бы любить, несмотря на любую боль, — здесь нет.

Это не может больше продолжаться, должен же когда-нибудь наступить конец! Я изо всех сил стиснула зубы, чтобы не закричать. Затем я испугалась за ребенка.

У акушера мои страхи вызвали только смех. Он был вполне доволен тем, как протекали схватки, а еще больше он был доволен собой. Мне же хотелось оказаться дома под присмотром повивальной бабки. Эта искусственная антисептическая обстановка, где командуют мужчины, никуда не годится. Женщина во время родов должна чувствовать радость, а не испытывать унижение и отсутствие душевного тепла.

Когда я стану врачом и начну принимать роды, я буду делать это по-другому, подумала я.

Наконец под утро меня доставили в родильную палату. В семь часов утра третьего октября 1920 года мой сын, который шел вперед ягодицами, появился на свет. Я знала его вес и длину, как и то, что у него на теле нет следов щипцов и вообще нет ни единого пятнышка: об этом я спрашивала снова и снова все время, пока выходила из легкой анестезии; однако меня отвезли обратно в палату, так и не дав его увидеть.

В девять часов Алексей с матерью пришли меня проведать.

Алексей присел у моей кровати. Его трясло как в лихорадке от переполнявших его чувств.