Дворянская дочь

— Австрия намерена аннексировать Сербию, это ясно, — заявила бабушка, после того как отец рассказал нам о совещании. — Россия этого не потерпит, и правильно! — Бабушка подчеркивала свои слова постукиванием трости.

После ужина мы сидели en famille[34] с Веславскими и Стиви в той самой гостиной, обитой голубым шелком, столь живо напоминавшей мне теперь о его признании в любви. На этот раз присутствовали также Вера Кирилловна и Казимир. Вновь заговорили о политике. Казалось, что любовь, переполнявшая меня, куда-то отошла из этого мира.

— Но, мама, сейчас Россия не в состоянии играть роль защитницы братьев-славян, — сказал отец. — Мы не можем воевать одновременно с немцами, австрийцами, а может быть, еще и с турками. Сейчас мы можем разве что вести переговоры и молить Бога о том, чтобы австрийцы успокоились.

— И что это вдруг взбрело в голову престарелому Францу-Иосифу? — спросила Вера Кирилловна тем особым тоном, в котором некоторая фамильярность сочеталась с почтительностью, неизменно выказываемой ею по отношению к августейшим особам. — Он ведь даже не любил своего племянника, эрцгерцога Фердинанда, так и не простив ему морганатический брак с этой графиней из Богемии.

— Да и либеральные настроения эрцгерцога всегда были ему не по вкусу, — сказал отец. — Бог знает, что за безумная идея реставрации Священной Римской империи овладела этим выжившим из ума стариком, к тому же его еще и подстрекают со всех сторон, и за спиной подстрекателей явно стоит Пруссия.

— Думаю, австрийцы просто пугают сербов. Австро-Венгрия — это колосс на глиняных ногах, — заметил дядя Стен с напускным безразличием. — Она хочет сделать из Сербии пример для беспокойных национальных меньшинств. Это кризис балканский, а не европейский, и этим, по-моему, все должно ограничиться.

— Не могу с вами согласиться, Стен, — сказал отец. — Ведь и в нашем генеральном штабе есть горячие головы, жаждущие смыть позор поражения в войне с японцами.

— Разумеется, государь не на их стороне. — Тетя Софи говорила своим обычным мягким тоном, но я чувствовала в нем тревогу, отличную от той, что была у мужчин, и которую я понимала и разделяла.

— Да, если бы Его Величество был совершенно свободен в своих действиях, он бы старался избежать войны любой ценой. И, вы знаете, — отец слегка понизил голос, — Гришка телеграфировал из Сибири о том, что война будет гибельной для России. На этот раз я склонен ему поверить.

Отец поразил нас этим упоминанием о Распутине.

— Вздор! — заявила бабушка. — Ты прирожденный пессимист, Пьер. Война, если она будет нам навязана, возродит Россию. Она положит конец этим революционным безобразиям. Нашим рабочим никогда не жилось так хорошо, как теперь, и вот, пожалуйста, бастуют! Война объединит нас, укрепит хребет нашего мягкотелого общества.

— Да, укрепит, если будет короткой и успешной. Но для этого нашему правительству следует быть таким же сильным и решительным, как вы, мама, — грустно усмехнулся отец.

— Давайте не будем говорить о войне, — сказала тетя Софи с легкой дрожью в голосе — Слишком страшно об этом думать. Пьер, может ли Англия сделать что-нибудь, чтобы предотвратить катастрофу?

— Ну, во всяком случае она может и должна ясно и недвусмысленно дать понять всему миру, что будет стоять на стороне России и Франции. Сазонов, Палеолог и я постарались убедить в этом сэра Джорджа Бьюкенена.

— Я тоже поговорю с сэром Джорджем, — сказал дядя Стен. — Но боюсь, что Англия не вмешается до тех пор, пока под угрозой не окажутся ее национальные интересы.

— Увы, тогда будет слишком поздно! — отец безнадежно махнул рукой.

— Что ж, если война неизбежна, будем драться, — произнес дядя Стен.

„Странно, — подумала я, — как легко все эти мужчины смирились с неизбежностью войны! И Стиви? — Я взглянула на его лицо, выражавшее уверенность и твердость, затем на Казимира, смотревшего точно так же. — Да, они уже готовы в бой. Они жаждут быть мужчинами“

— С 1905 года Англия и Франция вложили многие миллионы в российскую экономику, — продолжал дядя Стен. — Промышленность развивается быстрыми темпами. Русские — превосходные инженеры. На меня огромное впечатление произвел завод Сикорского.

— Это один из лучших русских заводов, — заметил Стиви.

— Я тоже так думаю, — робко вставил Казимир и покраснел.

Какие они оба пылкие и забавные, с нежностью подумала я. Вот если бы Стиви научил меня летать. Но отец снова заговорил, и мы с жадностью ловили его слова.

— Россия с ее богатствами, — говорил он, — могла бы быть первой страной в мире. У нее есть ресурсы, есть дух, есть сердце. Но все это как-то разобщено. Что-то есть роковое в самой сердцевине, какая-то саморазрушающая сила. Я не могу более четко выразить эту мысль.

— Я понимаю, — проговорила я. Эта темная сила была и во мне. Может быть, она есть и во всех человеческих существах, и война есть лишь ее выражение и воплощение Я вдруг почувствовала, что война неизбежна. И, когда мы посмотрели друг на друга, поняла, что все это тоже чувствуют.