Дворцовые интриги на Руси

История русско-половецких отношений не отмечена особой рыцарственностью сторон. В ней было больше коварства и обмана. Особенно этим грешили половцы. Дать клятву и не сдержать ее было для них обычным делом. Летописи зафиксировали множество таких случаев. Небезгрешной была и русская сторона, платившая половцам той же монетой. Об одной такой «отплате» и пойдет речь в этом очерке.

Шел 1095 г. Русь переживала не лучшие времена. В князьях не было согласия. В Киеве сидел малоинициативный Святополк Изяславич, который не справлялся с трудной ролью великого киевского князя. Черниговом только что овладел Олег Святославич, разрешивший своим союзникам-половцам грабить его окрестности в благодарность за военную помощь. В Переяславль перешел княжить Владимир Мономах, занимавший до того черниговский престол. На повестке дня остро стоял вопрос «устроения мира», причем не только внутреннего, но и внешнего, с половцами.

Летопись сообщает, что в 1094 г. мир с приднепровскими половцами заключил Святополк Изяславич, закрепив его к тому же женитьбой на дочери хана Тугоркана. Какое-то мирное соглашение, по-видимому, имелось между другим половецким ханством и Олегом Святославичем, коль они помогали ему овладеть Черниговом.

Теперь наступила очередь «мириться» с половцами Владимиру Мономаху. «В то же лѣто, — пишет летописец, — придоша половци, Итларь и Кытанъ к Володимеру на миръ»[92].

Находился ли в ссоре с названными ханами Владимир Мономах, неизвестно. Возможно, это был традиционный визит вежливости соседей, пытавшихся поближе познакомиться с новым властителем Переяславльской земли.

За скупыми летописными фразами скрывается сложная ткань переговоров сторон, как бы мы сказали теперь, по протоколу встречи. В результате Кытан с дружиной стал лагерем в нескольких километрах от Переяславля, а Итларь с небольшой личной охраной вошел в город. При этом безопасность Итларя гарантировалась тем, что в лагерь к Кытану был отправлен сын Мономаха Святослав. По существу, Итларь и сын Владимира оказались в роли заложников.

Начало переговоров не свидетельствовало о каких-то коварных замыслах Владимира Мономаха. Однако в их процесс неожиданно вмешался великий киевский князь Святополк. Он прислал в Переяславль своего посла Славяту — и все переменилось: «В то же время бяше пришелъ Славята ис Кыева к Володимеру от Святополка на нѣкое орудие»[93]. Под словами «некое орудие», очевидно, и следует искать тайный смысл Славятиного прибытия в Переяславль. Летописец не раскрывает его, но в последующих событиях он обозначен достаточно отчетливо. Речь идет о плане убийства половецких ханов. Славята излагает его воеводе Владимира Ратибору, а тот, в свою очередь, вместе с княжескими советниками рассказывает о нем Мономаху: «И начаша думати дружина Ратиборя со княземъ Володимером о погубленьи Итларевы чади»[94].

Совет из Киева для Мономаха был полной неожиданностью. Первой реакцией на него явилось решительное неприятие великокняжеского коварства. На совете с Ратибором и другими боярами Владимир заявляет, что не может дать согласия на погубление Итларя и его окружения. «Как я могу совершить такое зло, — воскликнул князь, — когда клялся половецким князьям в верности!» На этот крик души бояре находят обезоруживающий аргумент. Они заявляют Владимиру, что не видят в этом греха по той простой причине, что сами половцы неоднократно изменяли договоренности о мире с Русью: «Да они всегда к тобѣ ходяче ротѣ[95], губять землю Русьскую и кровь хрестьянску проливаютъ бесперестани»[96].

Из приведенных слов не ясно, шла ли речь о нарушении мирных соглашений Итларем и Кытаном, или же бояре Мономаха имели в виду распространенную практику клятвопреступления других половецких ханов и полагали, что имеют моральное право наказать за это тех из них, кто оказался в их руках.

Мономах продолжал стоять на своем, однако в конце концов был сломлен Славятой, Ратибором и другими вельможами. Как свидетельствует летопись В. Татищева, князь дал согласие на убийство Итларя, но оговорил его своим неучастием. «Вы учините, как хотите, но я не хочу ни для чего, дав единою роту, преступить и век того сожалеть»[97].