Двуглавый орел

Для меня удивительно, что кто-то ещё пил эту дрянь. Но предполагаю, что тогда, в конце лета 1916 года, ничего другого особо и не предлагалось. Резина и медь стали далеким воспоминанием. В прошлом году приходская церковь святого Иоганна Непомука по приказу правительства добровольно пожертвовала свои колокола военной экономике. Теперь было нелегко найти даже кожу для обуви, так что как только довоенная обувь разваливалась, женщины надевали стучащие деревянными подошвами брезентовые чудовища.

Что касается одежды, шерсть предназначалась для военной формы, а хлопок стал недоступен из-за блокады, так что оставался лен (который теперь в больших количествах уходил на обшивку аэропланов) или, на крайний случай, пенька, волокно крапивы или бумажная ткань, у которой была неприятная особенность рваться во время дождя.

Елизавета рассказала, что несколько месяцев она и другие медсестры каждый день много времени тратили на стирку бинтов — вот только бинты теперь рвались от постоянного многократного использования и заменялись креповой бумагой или волокном, сделанным из ивовой коры: "во всех отношениях лучше хлопка", написал журналист в "Рейхспост".

Когда я показал эту бодрую статейку Елизавете, ее глаза вспыхнули яростью, и она выдала несколько незнакомых мне слов на венгерском, но определенно не из тех, что полагается знать приличной девушке, получившей образование в монастыре.

До сих пор, как мне говорили, в сельской местности особых сложностей с продуктами не ощущалось, даже если бакалея вроде чая, кофе и шоколада, а также мыло, давно имели ненавистную приписку "эрзац", "суррогат" и "kriegs" [34]. Но теперь уже масло, молоко и мясо оказались в дефиците, и ходили слухи, что скоро не будет хватать даже ячменя и картофеля.

Я побеседовал со старым лесником Йозефом Индржиком, мужем моей няни Ганушки. Мы сидели в гостиной его дома.

— Да, мастер Оттокар, — сказал он, потирая костлявый подбородок, — без сомнения, эта их война — скверное дело. Я дрался в составе старого 54-го полка ещё в шестьдесят шестом, и это было нелегко, но, по крайней мере, через шесть недель мы проиграли, и всё было кончено. Кто бы мог подумать, что эта война так затянется? Помяните моё слово, в этом году будет плохой урожай. Говорят, это из-за британской блокады, только на мой взгляд, это очковтирательство. Это потому, что людей и лошадей от земли оторвали. И Вена с их военными ценами. Такие низкие цены установили, что деревенским больше невыгодно выращивать на продажу, только для себя и немного на чёрный рынок. Да, молодой человек, если хотите знать, старый дурак в Шенбрунне на этот раз объявил ненужную войну... — он ухмыльнулся, — и если хотите, можете привести сюда жандарма, арестовать меня за эти слова. Я ему покажу свою старую армейскую расчётную книжку и рану, что получил при Траутенау.

Однако я обнаружил, что изменения материального положения в жизни этого маленького городка несравнимы с переменами, произошедшими с людьми, как будто силы человеческого духа тоже оказалось недостаточно и её заменили эрзац-версией. Я не слишком много бывал дома в последние годы. В 1900-ом я поступил в императорскую и королевскую Морскую Академию в Фиуме, два года спустя умерла мать, а в 1903-ом мой брат Антон поступил в армию кандидатом в офицеры.

Отец остался в Хиршендорфе и принял на себя обязанности заместителя окружного суперинтенданта почтовой и телеграфной связи, а в свободное от работы время возглавлял местное пан-германское националистическое движение. За эти годы я время от времени навещал его, заезжая домой, хотя моим родным городом, если для моряка такое возможно, теперь стала Пола. Я делал это, главным образом, из сыновнего долга.

С моим отцом всегда было нелегко ужиться, так что с годами эти визиты становились всё более редкими. В последний раз мы встречались в Вене в июле, когда его пригласили на церемонию моего награждения рыцарским крестом Марии Терезии, а потом, два дня спустя, на моей свадьбе. Получилось так, что свадьбу отложили, или, точнее, провели гораздо скромнее и в пригороде, а старику дали телеграмму, чтобы не приезжал.

Не то чтобы у него были серьёзные возражения. Он не одобрял этот брак с позиций евгеники — смешивать добрую германскую породу с этими венгеро-румынскими мелкими аристократами из Трансильвании — хотя и он, и я определённо были славянскими крестьянами с квадратными лицами.

Он высказывал замечания о "вырождающихся полукровках, аристократии умирающей Габсбургской империи, отбросах Европы, что собрались в Вене и властвуют над чистокровными светловолосыми крестьянами и бюргерами германских окраин".

В сущности, крест Марии Терезии его тоже не слишком интересовал. Высшую военную награду старой монархии он называл "бесполезной габсбургской жестянкой, сделанной евреями-лавочниками в Вене". Думаю, он не питал особенной личной неприязни к Елизавете — в конце концов, не её вина, что она вырождающаяся полукровка-аристократка — но и тёплого отношения к ней не испытывал.