Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

— С этим я согласен, мама, — юный господин взял меня под руку и проводил к постели, усадил и сам опустился на мягкое покрывало. — Я хотел спросить тебя кое о чём… Я расту, и мне уже дозволено иметь наложниц из числа подчинённых повелителя, пока я остаюсь в золотых чертогах. Но придёт день, и я, верно, женюсь. Если судьба будет благосклонна, обзаведусь собственными владениями. Собственными наложницами. Ты что же, запретишь мне это? — речи Нарви так удивили меня, что я подняла на него взгляд непонимающих глаз. Он улыбался — спокойно, доброжелательно, без малейшей насмешки. Я раскрыла губы, чтобы ответить, но не смогла: очень уж неоднозначным оказался вопрос. Разумеется, я желала сыну такой любви, чтобы он и не вспоминал о наложницах, однако лишить его этого неотъемлемого права? Ведь я хотела, чтобы у него было всё, что положено господину и прежде всего — право выбора. Чтобы он мог владеть, кем захочет, но выбирал свою госпожу. Осознанно, не по принуждению. Не находя слов, я взглянула на сына.

— Подумай о моих словах, о большем просить я не смею, — усмехнувшись, заверил он и, погладив меня по руке, поднялся с места. — Время позднее, нам обоим стоит отдохнуть. Ранним утром я вернусь в золотой чертог. Я должен быть при отце, особенно сейчас, когда он отвержен и одинок. Ты можешь сбежать в объятия своей семьи, госпожа моя, а повелитель — нет. Ведь своим решением ты лишила его единственной семьи.

Глава 26

Нарви действительно унаследовал красноречие и убедительность бога лукавства. Его пронзительные слова не выходили у меня из головы. И мне хватило многих дней, проведённых в чертоге отца, чтобы обдумать их, как следует. Только ясности в мысли заданные вопросы не вселяли. Я ходила ещё более подавленная, чем в прежние времена, не находя покоя ни днём, ни ночью. Единственным моим утешением стало улучшившееся самочувствие матери. После разговора с моим сыном Нанна воспрянула духом, вышла из своих покоев и опять начала улыбаться. Должно быть, влияние Нарви распространялось и на неё, разве что в совершенно ином ключе. Даже Бальдр посветлел, любуясь своей хрупкой радостной и грациозной госпожой.

В тот вечер — тихий и знойный — я сидела на нагретом солнцем камне возле того места, где широкий прохладный ручей, пересекавший сад Бальдра, обрушивался вниз с небольшого возвышения, образовывая прелестный маленький водопад. Прохладные мелкие брызги касались плеча, переносились ветром на печальное лицо. Над головой мерно перешёптывалась сочная изумрудная листва в кронах деревьев, так же побеспокоенная озорными прикосновениями летнего ветерка. Шелестели травы, покачивались в плавном танце лепестки цветов. Золотисто-розовые лучи уходящего солнца ложились на лицо, украшая его своим тёплым светом. Мир казался невообразимо прекрасным, наполненным и напоенным настолько же, насколько пустовало моё измученное сердце.

Я спрашивала себя: что, если Нарви прав? Может быть, это именно я делаю всех несчастными оттого, что крайне несчастна сама? И если это так, то как же мне суметь разорвать этот злой зачарованный круг?.. Должна ли я простить Локи, наступив гордости на горло? Ведь, в конце концов, моя обласканная гордость не даровала мне счастья, а только пустоту и одиночество. Голоса птиц стали громче, юркие свободные пернатые заливались беззаботными трелями. Где-то в стороне им вторил тихий шелест платья. Я подняла глаза. Нанна — стройная, изящная, в великолепном тонком одеянии — приближалась ко мне с любящей улыбкой на губах.

Светло-русые волосы, едва тронутые сединой, собраны в причудливый узел, лишь пара прядок нависала по бокам лба, причёску же украшали садовые цветы, трепетавшие при каждом шаге. Сколько я её помнила, мать никогда не любила излишеств, пышных нарядов, тяжёлых драгоценностей и самоцветов — наверное, единственная в Асгарде. Нанна ценила простоту, лёгкие воздушные ткани, цветы и перья. А потому среди остальных асиний и богинь выделялась тонкостью и изяществом. Не изменила она своим привычкам и теперь. Бело-голубое платье колыхалось и переливалось при каждом её шаге, словно ручей, у которого я отдыхала. Тихой кошачьей поступи было не расслышать — благодаря лёгкому наряду и ещё более лёгкому шагу казалось, что госпожа не шла вовсе, а плыла по воздуху. Я шумно вздохнула, не в силах скрыть восхищения.

Тихий смех Нанны согрел моё сердце, точно его заключили в нежные бережные ладони. Я приветствовала мать открытой ласковой улыбкой и почтительным наклоном головы. Богиня присела рядом, провела тонкой ладонью по моей шее и спине, чуть согнутой тяжестью ребёнка. Я вздохнула снова, склонила голову на её плечо, ощутила аромат цветов и горьких трав, знакомый и родной с самого детства. Прикрыла глаза и затихла, прислушиваясь к биению сердца матери и своего малыша. Не расслышала ни того, ни другого, отчего в груди кольнуло. Казалось, я осталась одна в этом мире.