Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Я сильнее сжала дрогнувшие губы. Пропадавший голос лекаря подтвердил мои самые страшные опасения. Быть беде, я это знала. Как знала и то, что Локи не станет колебаться с принятием решения. Знала, каким будет его решение. «Ты родишь этого ребёнка, даже если это будет последнее, что ты сделаешь в своей никчёмной жизни», — само собой всплыло в памяти жестокое обещание, ледяной беспощадный тон. И на ресницах выступили слёзы. Конечно, это будет правильное решение. Повелитель получит долгожданное дитя и разом избавится от тяготившей его госпожи. А я обрету свободу, которой желала, и постараюсь не унести невинного младенца с собой. Все будут счастливы. Всем будет легче. Только отчего мне так больно?..

— Госпожи, — не произнёс, а скорее выдохнул Локи. Так тихо, что едва ли кто-то сумел бы его расслышать, однако другие звуки смолкли, растворились, подавленные обречённостью печального голоса. Я распахнула поражённые глаза, не веря своим ушам. Дыхание перехватило от смешанных чувств, доселе мне непонятных. Очевидно, решение двуликого бога ввергло в смятение не меня одну:

— Вы уверены, повелитель? — дрожащим голосом переспросила Хельга. Я не сердилась на неё. Не могла, потому что понимала, что её удивление вызвано тонким пониманием желаний и ценностей своего властелина. Я знала, что лекарь не желала мне смерти. Однако её преданность нашей семье требовала совершенной честности. И женщина продолжала: — Вы должны понимать, что, если госпожа выживет, вероятность того, что она вновь сможет подарить Вам ребёнка, ничтожна.

— Мне что, повторять тебе дважды?! — Локи, казалось, сорвался, и звучный мужской голос взвился до самых сводов. В порыве отчаяния он замахнулся, но, взглянув на сжавшуюся прислужницу, ожидавшую удара, одумался и опустил руку. — Ты поняла меня, Хельга? — добавил тише, тоном уже более спокойным и сдержанным. Бледная, как полотно, женщина кивнула и склонилась перед ним. Бог огня постоял на месте, вздохнул и кинул на меня короткий прощальный взгляд. Предугадав его намерение, я успела сомкнуть веки, придать лицу выражение безмятежности, хотя мной владели какие угодно чувства, но только не безмятежность. Затем послышались скорые шаги, негромкий удар затворённой двери.

Возбуждение моё длилось недолго, поглощённое агонией. Последнее, что я помню: как закричала, всполошив лекарей, а затем всю меня пронзила такая боль, что первые роды показались мне сладким сном. Те страшные часы выветрились из моей памяти, да и, признаться, я сама страстно желала их забыть. Знаю, что Хельга кричала и хлопала меня по щекам, просила — нет, приказывала! — не терять сознания, возвращаться в реальность и тужиться снова и снова, хотя сил во мне не оставалось с самого начала. Всё остальное — лишь смазанные расплывчатые пятна, чьи-то голоса и возгласы, суета и беспорядочность. И страдание — слепящее, оглушающее. Я усмотрела в происходившем наказание, жестокую кару судьбы за мои провинности и ошибки, а уж тогда я совершила их — не счесть. Возможно, больше, чем за всю свою сознательную жизнь.

Да, я выстрадала свою вину. То, что пренебрегала ребёнком, которого обречена была потерять. То, что не проявляла должного внимания к слугам, в руках которых нередко находилась моя жалкая жизнь. То, что упорствовала в своём неповиновении законному супругу и господину, от решения которого зависела судьба и меня, и моих детей. Боль выжгла из меня все те чувства и пороки, на которые я не имела права. Не только как мать и госпожа, но и как достойная асинья. Не осталось места ни гордости, ни самолюбию, ни высокомерию, ни упрямству. Я думала, что, если провидение смилостивится надо мной и дарует жизнь, я искуплю вину, вновь стану верной и рассудительной госпожой. Смирюсь, склоню голову перед повелителем. Если он захочет видеть меня…

Глава 27

Когда роды закончились, я пролежала в беспамятстве весь день и всю ночь. Забытьё моё оказалось столь глубоким, что я не видела снов, не различала звуков, не помнила себя. Даже очнувшись, ещё долгое время не понимала, кто я такая, что произошло со мной, и лежала, в исступлении уставившись в своды над головой. Думала, что, должно быть, умерла. Было тихо, сумрачно, огоньки недогоревших свечей чуть покачивались, отбрасывая на стены покоев зловещие длинные тени. Они плясали свой дикий танец, издевались и изгибались, отчего я была вынуждена прикрыть отяжелевшие веки, потому что меня охватил нестерпимый порыв тошноты. Я полежала с закрытыми глазами, но сон не возвращался. Пришлось примириться с реальностью. Когда головокружение и слабость отступили, я сумела перевернуться, приподняться на локте.