Двужильная Россия

Быт у нас в Мокшее был неуютный – вокзальный, и поэтому, собрав материал, я предложил двинуться к старику Милославскому. Здесь нас ждал, конечно, самый радушный прием. (Накануне появилась моя статейка о Доме отдыха и о Милославском.) Баня, чистое белье, парикмахерская, чистая постель, великолепное питание, водка перед каждым «принятием пищи». Мы пришли под вечер, переночевали и на другой день после отдыха двинулись дальше. Москвитин был потрясен тем раем, куда он попал, приемом, который нам оказали.

К слову сказать, за то время, что я не был в 2202-м госпитале, Милославский успел соорудить большой клуб, двухкомнатный дом для приезжающих и еще что-то. Энергия этого человека просто поражает. Чудесный старикан!

Он сообщил, что получен приказ приготовить 300 запасных коек. Подтверждение слов Горохова – готовилось серьезное дело. Похоже, доходит очередь и до нашего захолустного фронта.

Сделав крюк в несколько километров через Игнашовку, вернулись домой. До Игнашовки доехали на розвальнях – дал Милославский. Заглянули в 7-е отделение. Фрадкин уехал в Москву, захватив посылку, которую я приготовил для своих. Галя сидела скучная, злая, серая. Показалась мне постаревшей. Она рвется в Москву – устала, нужен отдых, но ее не отпускают. Жаловалась мне как-то. При виде меня немного оживилась.

В отделе шла работа вовсю: готовились к предстоящей радиопередаче. Мориц, сидя за машинкой, мучился над переводом листовки на немецкий язык. Мы с Москвитиным познакомились с содержанием папок: переводы писем, выдержки из приказов, из речей Гитлера и Геббельса. Много интересного.

Привезли недавно захваченного немца, накануне его допрашивал Александров. На допросе фриц расплакался – когда ему сказали, что он вернется только в ту Германию, которая уже не будет гитлеровской. Невысокий юнец в белом маскировочном костюме, похож на нашего мельника. Костюм теплый и может выворачиваться наизнанку. Немецкая практичность – мы до этого не додумались. Новое зимнее обмундирование наших врагов. Голова у немца забинтована, рука тоже – обморозил. Вошел он в избу, сопровождаемый автоматчиком. Держался непринужденно.

Работа 7-го отдела мне кажется переливанием из пустого в порожнее. Практических результатов немного. Лучшая пропаганда среди войск противника – это то, что делает Красная армия под Сталинградом и на Северном Кавказе. С немцами нужно разговаривать ящиком снарядов. Только это они понимают.

Блокада Ленинграда наконец прорвана. Волховский фронт перешел в наступление. Жуков²⁸ получил звание маршала, как все и предполагали. Самый талантливый наш полководец. Война рождает героев. Легендарные полководцы, выдвинутые революцией, потускнели и стушевались. Ворошилов, Буденный³⁰, Кулик³¹, даже Тимошенко³² не выдержали испытания временем. Другая эпоха, другие требования. А сколько вреда принесло бахвальство Ворошилова, его теория войны малой кровью, на чужой территории. За это бахвальство мы заплатили половиной России.

Окруженные под Сталинградом немцы жрут конскую падаль, умирают ежедневно сотнями и все-таки не сдаются. Не люди, а дьяволы. А мы их называем «фрицами».

Инициатива в наших руках, и это самое радостное. Мы бьем немцев на всем огромном фронте, то там, то здесь. Все новые и новые удары. Неужели мы не возьмем на днях Демянск?

19 января

Почти все отправились на передний фронт, остались только я да Москвитин, не считая начальства. Вероятно, через два-три дня и я двинусь. Разговоры о трофеях, парабеллумах, французском коньяке. Общее ожидание решительных событий.

Не пишется. Работать на холостой ход надоело. Писателю нужно поощрение, а его-то я и не вижу. Говорю о московской прессе. Книжка моя повисла в воздухе. Мама – мой поверенный в литературных делах – ничего не пишет. Очевидно, и в Воениздате неудача. Неужели, черт побери, я такая бездарность, что не заслуживаю права напечататься? Обидно и больно. В чем же дело? Кому нужны мои очерки после войны? Ни одной собаке.

Писать пьесу, будучи на фронте, – заниматься онанизмом. Кто ее будет устраивать в Москве? Мама? Пора пожалеть старушку, и так достаточно у нее хлопот и забот. Даже «За Родину» не балует меня. Послал два очерка – и не печатают. Новый редактор!

Временами руки опускаются.

Наконец письмо от мамы. Сплошные литературные неудачи. Новая установка? Отказ от очерков и требование «монументальных произведений». Глупость! Не время сейчас писать романы. Да и грош им цена.

Берта получила документ, хлопочет, оформляет свой выезд. Старики живут в холоде и голоде. Печурка не согревает комнату. Мама готовит обеды на олифе (!). Касторки, пишет мне, уже не достать. А мы тут на фронте обжираемся, да еще недовольны, ворчим. Выдержат ли старики еще один год войны?

Часу в первом ночи, когда мы развлекались притащенным откуда-то патефоном, явился неожиданно Горохов с целой свитой – Шмелев, его зам., полковник Чванкин, начальник АХО Плеушенко (плут редкостный) и Карлов. Растерянность и неловкость. Никто не скомандовал: «Встать», не отрапортовал. Губарев смутился чуть ли не больше всех.