Дыхание

Команда напоминала пиратскую. Думаю, они промышляли не только рискованными перевозками. И тем не менее винты вращались исправно, капитан не задавал лишних вопросов, и Африка по левому борту тянулась словно конвейер. На посудине было много сдвинутых, так что на меня никто не обращал внимания. Все ночи, свободные от вахты, я смотрел на Полярную звезду.

Повернувшись лицом к корме, я не сводил взгляда с неба и чувствовал, что падаю в пропасть. Это чувство ползло как туман поверх кипящего мрака, которым я стал, поверх пустоты и самозабвенной усталости. Я предавал Север. Максимум, на что я мог рассчитывать — что моим зловонным трупом подавится гиена. Пойми меня, Мари, ведь это нельзя сформулировать легко. Я отравлен этой сложностью, этим замком, наложенным на уста, и она изводит меня, быть может, неспособного изъясняться просто, но в отличие от многих изящных авторов ясно понимающего предмет своего рассказа.

Каждую ночь я отрывал от себя кожу кусок за куском, и очередь дошла до этой перевернувшейся души, до Севера — сияющего постоянства, Солнца и светлого льда, от того, что снилось мне все чаще, и я уносил с собой лишь твердость в раз допущенной ошибке. Меня поддерживало то, что воображение еще удерживало лестницу в Небо, мерцающую впереди, но однажды она скрылась за горбатым горизонтом океана. Это поэтизм добил меня окончательно, и в ближайшем экваториальном порту я сошел на берег. Ноги сами принесли в самую крутую забегаловку в округе. Деньги мне все же заплатили, и на неделю или две я завис среди бродяг и женщин всех известных науке рас. Мы были, как говорится, из одного теста. Каждый разил огнем и виски как дракон. Было весело. Стриптизерша — индианка с невероятно длинной шеей стащила у меня все деньги, а сутки спустя принесла извинения и сумму в три раза большую. Ее подруги накинулись на меня прямо в баре и принялись сосать как сумасшедшие — член, язык, ноги, руки. От всего этого качало сильнее чем в океане.

Толстый Голландец уговорил меня отправиться в глубину страны: там якобы продавали алмазы за бесценок. Мне было насрать на алмазы, страну и Голландца, но я стремился навстречу судьбе и потому уехал не раздумывая. Всю дорогу нас тащило от самого ядреного кокаина, какой только бывает на перевалочных базах в портах. На границе с Конго меня схватили. Голландец попросту продал меня, уподобив, должно быть, алмазу.

Я смеялся как заведенный. Смех — естественная форма бытия. Эти черномазые идиоты не знали, что моя семья может озолотить их желтушное племя одним лишь выкупом, и благодарный этому незнанию я сделал вид, что рехнулся, но работать смогу. Этот невинный прием сработал. Он помог не отвлекаться на звуки. Рабство продолжалось полтора года. Я вращал деревянное колесо, поднимая воду из скважины — все как в древнем Риме, только мои господа были те, кого наши белые предки сотнями ложили в амфитеатрах. Человеческая природа везде одинакова. Нас кормили смесью бычьего жира и экзотических плодов, о существовании которых ты, наверное, не слыхала; все это и по вкусу, и по запаху напоминало дерьмо, но предполагаю, что последнее лучше. Мысль о побеге казалась лишней. Я идеально вписался в свое новое положение. Был свободен, как только может быть свободен раб. Ничто от меня не зависело. Я справлялся с натиском несчастий, но хотел большего — раствориться в них.

Разрывавшая тело боль иногда достигала такой высоты, что погашала то дегенеративное отчаяние, что, должно быть, сожрало бы меня в тепличных условиях. Нас было 12 человек, все европейцы. Люди мерли как мухи, но число оставалось прежним за счет пополнения — в основном из тех экзальтированных типов, которые везде лезут со своим доморощенным гуманизмом. Мое страдание было относительным, как затянувшийся оргазм мазохиста. Сострадания не было вовсе, но и злобы тоже.

Бывали ночи, когда, погибая от ломоты в суставах, от адских жерновов в кишках и от насекомых, я благодарил Голландца за его подлость. Донимали не удары бичом, не бессмысленная работа, не жара, а сны и необходимость спать и просыпаться. Что-то похожее на сострадание колыхулось во мне, когда наши соглядатаи забили палками Антуана, фотожурналиста из Бельгии. Однако все это длилось недолго. Через месяц после его смерти в наш лагерь ворвалось другое племя или батальон политических противников, что, в сущности, одно и то же. Совершенно машинально, полагая, что я вижу другой сон и прежний мотив скоро вернется, стоит лишь перевернуться на другой бок, я уснул среди трупов.

Когда проснулся, на участке валялись два десятка вспухших тел. В воздухе жужжали какие-то свирепые твари. Затем началось путешествие — хотя мне казалось, что я как раньше топчусь на месте, вращая свой деревянный круг. Отправившись наугад, я добрался до нашего консульства в неизвестной пальмовой столице.