Дыхание тьмы

К самому финалу обеда сон, притаившийся было где-то за холодильником, вновь показывает свою помятую физиономию. В этот момент притяжение, особенно то, что касается спальни и кровати, становится воистину непреодолимой силой. Варя хохочет, помогая снимать одежду и сообщает, что язык у меня плетётся, прямо, как на свадьбе Федьки и Людмилы.

Да, тогда мы хорошо врезали. «По-мужски», как сказал Егор, повисший на плече раскрасневшейся Нади. Молодожён всё рвался устроить всамделишный салют, а него жалкое подобие, хлопающее во дворе ресторана. Розовая от счастья Людмила удерживала непоседливого жениха и временами становилось понятно, что она всё же не на втором, а скорее — на шестом или седьмом месяце. Так и вышло: девочка родилась через три месяца после свадьбы. Варя всё подкалывала роженицу, дескать вот какие иногда бывают недоношенные дети.

— Что ты там бормочешь, герой-воитель? — интересуется Ватрушка и ложится рядом, — Колыбельную спеть?

Кажется я собираюсь отпустить некую шутку, но не успеваю: стоит щеке коснуться подушки и сон, до этого нарезавший круги у кровати, точно голодная акула, набрасывается и пожирает без остатка.

Чёртов сурок, помимо всего прочего, имеет ещё один неприятный эффект: взбудораженная нервная система заставляет видеть кошмары, от которых способен описаться любой режиссёр фильмов ужасов. Обычно это незапоминающаяся мешанина образов, в глубине которой таится смутный ужас и агрессия.

Но не сегодня.

Образы предельно чёткие, словно я действительно угодил в один из этих идиотских фильмов, с эффектом присутствия. Вареник как-то затянула на один, про монтажника питерских мостов. На руке у меня тогда остались синие полосы от пальцев, а в кино мы стали ходить только на мелодрамы.

Должно быть всё слилось воедино: операция, действие СУРа и воспоминания по дороге домой. Я вновь иду по комнатам чёртового павильона ландшафтного дизайна и луч фонаря рассекает серый сумрак в напрасной попытке отыскать врага. Однако теперь я — совершенно один, отчего кажется, будто сам воздух пропитан ужасом и безысходностью.

То ли кажется, то ли действительно, чей-то бесплотный голос читает некую нудную лекцию. Пытаюсь понять, о чём идёт речь, однако внутреннее напряжение препятствует и все фразы кажутся бессмысленным набором слов.

Поворот, ещё один. Здание, как это бывает в сновидениях (а я чётко осознаю, что сплю), превращается в жуткий лабиринт повторяющихся комнат. Начинает навзрыд плакать ребёнок, а на монотонный бубнёж полоумного лектора накладывается тихий женский голос. Очень похоже на песню. Возможно — колыбельную.

Паника в сновидении не уступает реальной, а то и превосходит её. Нет возможности сконцентрироваться, взять себя в руки или хотя бы убежать прочь. Неведомый автор или режиссёр строго прописал тебе движение к следующему повороту, за которым окажется…

Та самая дверь.

Прямоугольник сияет, точно его выделяют лучи, а за светящимся периметром стоит непроглядная тьма. Похоже на бездну океана, со всеми его зловещими тайнами и давлением вод, смертельным для беззащитного человека. Луч подствольного фонаря скользит по поверхности мрака и мне чудится скрежет, с которым темнота отвергает сияющее пятно.

Теперь все звуки объединяются воедино: непонятная лекция, протяжный детский плач, колыбельная женщины. И вот к ним добавляется мерное постукивание барабанных палочек. Если бы существовал джаз-банд преисподней, он бы звучал именно так.

Мне очень не хочется нырять в пучины равнодушного мрака, но роль в сценарии прописана достаточно подробно и от неё невозможно отступить. Поэтому ноги сами делают оставшиеся шаги.

Хлоп. И я там.

Здесь нет ничего страшного. И ничего, напоминающего реальные события. Небольшая комната больше всего напоминает детскую. Чем, не знаю. Возможно манежем, именно таким, какой я собирался купить, если бы у нас, с Варей, появился ребёнок. Над детским ложем медленно вращается мерцающая карусель из бабочек и птичек. Однако манеж пуст.

Сам ребёнок тихо хнычет на руках женщины, сидящей в кресле-качалке у окна. Тело незнакомки скрывает чёрный блестящий плащ, с капюшоном, опущенным на лицо. Тем не менее я точно знаю: передо мной — женщина. Она баюкает младенца и поёт ему ту самую, слышанную ранее, колыбельную. Меня непреодолимо тянет к окну, поэтому я опускаю оружие и делаю несколько неуверенных шагов.

Боковым зрением отмечаю огромную паутину в углу, справ. Что-то исполинское, совсем не похожее на паука, выбирается из недр спутанных нитей наружу, однако я не решаюсь посмотреть на странную тварь.

Когда до кресла-качалки остаётся всего ничего, женщина прекращает петь, а дитя умолкает.

— Я так давно тебя жду, — звук глубокого хриплого голоса заполняет комнату, — Дай хоть взглянуть…

Капюшон складками сползает вниз, открывая бледное женское лицо, прекрасное и ужасное, одновременно.