Дымчатое солнце

Владимиру не была свойственна выжженная всеобъемлющая тоска без конца и без края, не утихающая даже во сне, она больше подходит имеющим все и потерявшим. А у него не было семьи, да и не хотелось. Женина беззащитность пала на свободное место его души, ороговевшего, отжившего стариковского сердца, которое истово тянулось к возрождению, но после длительного отдыха, не торопясь. Если бы он действительно любил ее, плюнул на все и остался – Владимиру претили высосанные из пальца поводы не быть рядом с человеком, составляющим все, уйти, разразившись драматичной тирадой.

Не то чтобы Женя вновь хотела потонуть в бессмысленной пелене брака, но предпочла бы, чтобы он остался подле, пусть как друг, брат, это теперь не имело значения, лишь бы знать, что с ним, сохранить у себя под крылом. Так много было потеряно, хотелось сохранить ценность человека, оставить, придавить к себе.

32

Когда Женя и безмолвный Максим, неспешно шуршащий за ней и обдумывающий то, что произошло в его жизни за последние месяцы, добрались до озера, куда неугомонная девушка затащила своего спутника, вперед них уже выступило промокшее утро. Горизонт сыростью вставал где-то за лесом, прохлада реки подбиралась к пальцам бурым туманом, сизым ветром… А солнце топилось под толстым слоем таящейся воды неба. Оторванное светило всходило из спутанных клубков облаков. Листья клавишами ходили под руками ветра. Водоворот превращал небо в бурную реку, облака бродили и вливались друг в друга, образуя темно-серые воронки.

Женя тосковала по Владимиру, но утешалась, что рядом остался еще один человек. Он никуда не исчез, этот странный Макс… Молчал, бурча, что-то себе под нос, смотрел на нее долго и вдумчиво, так что Женя терялась и опускала свои светящиеся глаза.

– Самое приятное в жизни – завидовать самому себе, – вдруг разрядил Максим электричество в воздухе то ли от возможной грозы, то ли от невнятности их нахождения бок о бок.

– От Владимира я слышала, что Дарья была острословом. Видно, вы с ней могли в этом посоревноваться.

Максим сейчас как никогда мог в полной мере оценить не вычурную, а достойную сложность этой женщины. Примитивность претила ему.

Брожение любви, сладость и страсть отворили Женин разум и завладели им. Это так давно утихло, она привыкла жить как будто засушенной и не чувствовать собственного увечья. И вот как будто взрывалось, всходило вновь. И она готова была лететь на огонь. Снова, как тогда… Препоны и скучные догмы казались лживыми. Теперь Женя верила, что все будет хорошо. Раньше ей не хватало опыта, и ощущение грядущего омрачалось каким-то фатализмом. Теперь же Женя была уверена, что жизнь больше зависит от нее и подвержена не капризам других людей, а ее собственному мироощущению. Она опасалась неверно истолковывать намеки, которые Макс, возможно, вовсе не расточал, боялась увлечься и прогадать… Но поддаться было чертовски заманчиво.

– Для любви страшно видеть, что ты отдаешь больше… – снова внезапно, но как-то почуяв ход ее мыслей, озвучил Максим.

Скулы Жени приподнялись в мелькнувшей улыбке, а затем она по привычке поджала рот, после чего обнажила зубы.

– Я не согласна, – сказала Женя и почувствовала значимость этого откровения. Ведь она перечила лишь тем, кому верила, кто был ей близок.

– К счастью, жизнь тем и хороша, что многообразна. Что проку обижаться, если в диалоге человек так или иначе высказывает свое мнение или, что хуже, чужое, заимствованное?

Почему он заговорил о любви? Непривычно было обсуждать это чувство, святое, ускользающее, с мало знакомым, но таким почему-то близким мужчиной. Словно он подбивал ее на что-то или создавал двусмысленность. Ей стало стыдно. Женя посмотрела в вытянутое лицо Максима, в его колдовские глаза. И ее охватило ощущение спокойствия и неги беспорядочно с близким страхом, ведь она понимала, к чему движется эта фантастическая прогулка по местам, словно возросшим из древнего сказания.

Рассеивающаяся мгла сознания, растворяющаяся в безумной простоте лежащей перед ними жизни. Тускло светящее через призму ветвей солнце, заваливающееся за толстые тучи. Всасывающиеся, вступающие вглубь туманной зелени вершины старинных строений. Их охватывало чувство приверженности золотой грусти по тем, кто почил и утянул за собой свои тайны.

Волны искажали силуэты деревьев, озеро внизу заливалось слитым серебряным массивом. Удаляющиеся посадки обросли прозрачной сетью ореховой листвы, которая имела наглость замазывать, затирать полугранные, полупрозрачные от нагромождения листьев стволы и пенить зелень вершин. Обрушивающаяся на глаза зеленая жижа затирала пространство за деревьями, преломляла его.

– Инстинкт не забьешь, – сказала Женя с какой-то трагичностью и желанием. Не могла она в тот момент вновь думать о последствиях, так устала и хотела поддаться ощущениям… Впервые, быть может, в жизни она понимала любвеобильных женщин, чувствовала этот опьяняющий поток свежести и лета.