Дымчатое солнце

– Это звучит мне как утешение, – улыбнулась Женя, которая вообще спорить не любила и делала это только с очень близкими людьми. В этом были парадокс и логика – она не желала растрачивать свои жизненные силы на проходных людей. Ей нравилось просто слушать Максима и наблюдать за сменой оттенков его переживаний и мимики.

Максим отвлекся, задумчиво и грустно посмотрев на Надю, валяющуюся на песке рядом с ними.

– С ребенком теперь не полазаешь по холмам… – вздохнула Женя, проводив его взгляд.

– Думаю, для тебя это ничтожная жертва.

– В общем, так и есть.

Женя подумала, что, роди она того ребенка, все было бы иначе. Хорошо ли? Было бы труднее развязаться с Виктором, но, может, он оказался бы неплохим отцом?.. Но перед ней витали навязчивые картины, как Скловский использовал бы и регулировал ребенка. Во сне она часто видела неуловимую девочку, которая поначалу плакала и грозила пальцем, спрашивала, за что так с ней поступила мать – это были страшные сны. А теперь их окрашенность изменилась, они стали спокойнее и светлее, умиротвореннее…

«Жить по талонам – думала Женя, да еще с ребенком… Которого будут дразнить за отсутствие отца». Вновь ее испугало общественное порицание. Как ни вытравляешь это из себя, не изгнать совсем. Да Женя и не за себя боялась, а за малютку. Хоть не врага народа дочь, уже хорошо… Кто такое звериное существование выдержит? Эйфория сменилась ужасом. Красивые жесты и отказ от комфорта привлекательны лишь в изображении чужой истории. Отправляя Скловского на гильотину, она как-то не подумала о последствиях для себя. В горле словно застрял и больно резанул камень. Что ее ждет? Прозябание, нищета, вечная угроза сверху, необходимость выходить замуж со всеми вытекающими последствиями… Время давит тяжелой плитой, и ничего с этим не сделать.

– Дети-сосуд своих собственных мыслей и брожений. Что самое страшное, зачастую тебе неподвластных, непонятых вовсе… Ты не боишься, что она вырастет вовсе не такой, какой ты планировала?

– Раньше боялась, теперь поняла, что нужно только дать ей верное направление и не давить на волю, а еще подать пример, а не только глаголить истины. Тогда она вырастет даже лучше, чем я планирую. Человек так многогранен, что невозможно предугадать, спроецировать каждое его качество. Как писатели признаются, что задумывали романы совсем другими, чем они получались… Все загадать невозможно, да и неинтересно. Не остается места случаю, процессу познания. Это же люди. Они не могут остаться бездейственными скульптурами с идеальной линией жизни, просто столбцом в чьем-то альбоме. Они будут падать, биться, совершать ошибки, парить и ругаться, не понимать. И лишь время и незнание сотрет все их вспышки, оставив голые факты.

– Прекрасная для нее пора, да и для тебя…

– Детство хорошо тем, что мало понимаешь окружающее. А я никогда не разделяла всеобщего им восхищения, потому что предпочту отдавать себе отчет и знать наверняка, а не пребывать в размеренных фантазиях, далеких от действительности. Это сродни алкоголизму – залить глаза и уходить от себя. То ли отпечаток времени это… Детство – это как естественный наркотик. Все в тумане, и ты счастлив. Ни черта не понимаешь, вот тебе и хорошо. Не нужно думать о деньгах, почете, своем месте в обществе, отношениях с людьми. А вот для меня ее детство действительно великое счастье… Видеть каждый день, какими глазами она взирает на мир, как начинает осмыслять, что существует…

– Человек должен быть свободен. Только тогда он сотворит великое. А начинать надо с детей. Все пороки и особенно их корни с детства. Не нужно оценивать только вершины проявляемого характера, – глубокомысленно изрек Максим.

– Это ведь уже монолог, отходящий от темы.

– И что с того? Так редко встретишь человека, достойного выслушивать внутренние излияния, впадающие в исповедь.

Женя почувствовала какое-то царственное удовлетворение от нахождения вблизи с ним. Спокойствие умно, респектабельно, роскошно. Спокойный человек никогда не выглядит дураком.

– Некоторые люди, – со смешком сказал Максим, как бы подытоживая, проводя черту под этапом их пути, – советуют не испытывать чувств, засохнуть, чтобы легче было… А зачем вообще тогда жить? Ходить на работу и с нее, сидеть дома и слушать радио? Что значит жизнь без любви, ненависти, вознесения, страсти, да даже презрения? Если ты страстный, значит жить не боишься, черпаешь до дна. Можно зубы обломать, знаю, но лучше так, чем вовсе не жить и не пить прелести существования, бытия…

Их застигла выдержанная страсть двух взрослых людей, способная растянуться на всю жизнь и перерасти в благодатный достойный союз, а не истребление лучших посылов в неблагодарных изменах, кажущихся грязными и нелепыми. «Суть и смысл всего – самосознание и любовь, – думала недавно Женя, скрюченно сидя возле окна. – Не ее видимость, а настоящая, проявляемая поступками».