Дымчатое солнце

– Женя, пойми, – растолковывал ей Владимир, пока они брели в поиске Влады. – Легко сейчас так говорить, но вот начнутся бои у нашего носа, начнут люди гибнуть, ты поймешь, что есть важное. И не то важно, кто эту войну начал и для кого, слова просто потеряют смысл. Останутся только страдание и надежда.

«Хорошо говоришь», – подумала Женя и почти улыбнулась.

– Нам пропагандируют, что наши предки воевали за родину. Но разве не самый благоразумный исход – это защита себя и семьи, а не мифической родины? Как вредны идеи… И ты бы не пошел, если бы они не занимались твоим воспитанием с малолетства. Выстраивание патриотизма – последнее и самое основное прибежище государства, чтобы не сдуло его вовсе с лица земли. А правды-то ты не знаешь, быть может, она откроется тебе только через долгие годы, и ты поймешь, за что теперь готов отдать жизнь без роптаний. Мальчики всегда мечтают о славе, – продолжала она печально, – ратных подвигах… А на деле нет большей пешки, чем солдат. Каким бы он ни был героем, он лишь выполняет волю всесильных.

– Это чересчур женский взгляд…

– А что, женское не бывает верным? Вполне логичный взгляд, – пожала плечами Женя, а губы ее развязались в непроизвольную улыбку горькой иронии.

Владимир не проникся ее точкой зрения, но все равно не испытывал к Жене неприязни. Сейчас он смотрел на ее ломкие плечи, золотистые от пыли солнца ресницы, и его пронзила горечь, отчего все так, а не иначе и почему люди всегда попадаются – каждому есть о чем горевать. Зависит ли это от внешних обстоятельств или от характеров, от какой-то недостроенности, незавершенности человека? А, быть может, это несовершенство в живом прекрасно, поскольку всегда есть куда идти – вверх. В запакованном платье, с подобранными волосами Женя олицетворяла все, что есть в женщине непостоянного и беззащитного, нежность и какую-то невидимую подспудную силу сердца.

– Я всех люблю, кто попадется на дороге, – колко, но с улыбкой и характерным для смешка придыханием как-то передразнила мачеху Владлена, а Владимир не предал этому значения. Теперь же он нахмурился, вспомнив, как недавно они повздорили. Накатило на него неожиданно. Не может быть эта женщина такой ничтожной, жалкой, это лишь восприятие Влады. Только почему она так решила?

Помертвевший голос Евгении отвлек его от дальнейших воспоминаний об удивительной девушке, которая все не укладывалась в его мировоззрение.

– Тебя уничтожат, рассеют по ветру! Если бы у меня был сын, а он вполне мог быть… – сказала Женя, замедляясь, и светлые глаза ее стали почти прозрачными, бессмысленными. – Быть может, у меня уже был бы сын, которого я тоже берегла от войны и с такой же болью провожала, будь он взрослым. А теперь детей не будет у меня никогда. И все из-за глупости, потворства. Это и незначительно поначалу казалось в сравнении с остальным, переустройством общества. Нас ведь учили, что общественное должно преобладать над личным… И какое это мучение, когда ты даже не можешь закричать о своей боли, поделиться ей не как чем-то недостойным! Был у меня как будто мужской взгляд на происходящее… сначала думала – нет детей и нет… А теперь хоть волком вой. Каждая пьяница способна, детей как щенят выбрасывают… А я лишена этого природного, что каждому дается с рождением! И как можно после этого считать себя полноценной, скажи?! А я бы обласкала, в чистоте бы растила. Состояние, когда внутри два сердца, две души… поэзия! Не просто это животный инстинкт, человек ведь все на своем пути поэтизирует, обдает высшим смыслом. Каждое свое действо может превратить в живую красоту… Грезит наяву.

Чувство к маленьким детям росло, крепло в Жене, разрасталось и постепенно заполоняло сердце, матку и гипофиз при мысли о теперь уже недостижимой, как констатировали врачи, беременности, и следом же заставляло испытывать горькое разочарование и скорбь. Жене казалось, появись ребенок, жизнь тотчас станет отлаженнее, осмысленнее.

Влада наверняка сказала бы, что пошло открываться первому встречному. Свой круг знакомств она тщательно фильтровала и как королева обрывала настойчивые посягательства молчанием. В рамках приличий, но все же леденящим.

– Ты просто накрутила себя, у тебя слишком нежная совесть… – пробормотал ошарашенный Владимир, никак не ожидавший подобных откровений. Он все время думал, что такие темы женщины способны обсуждать лишь с женщинами, причем самыми доверенными, а в отношениях с мужчинами это вовсе табу, и озвучить такую проблему равносильно тому, чтобы взойти на костер инквизиции. Мораль бдительно ограждала людей от возможности поговорить и снять большую половину груза с плеч. Нация молчания – несчастная нация.

– А у тебя не нежная? Может, и так. Но я так чувствую, и от этого не спастись. Женщинам с моей организацией такое делать нельзя. Надо либо рожать десять раз, либо уходить от мужей. Это пятно, которое постоянно саднит. Постоянно. Скребет, болит сердце. Я это до сих пор до конца не пережила, это осталось в глубине, это периодически всплывает…

– Женщина имеет выбор, – уверенно сказал Владимир.