Дымчатое солнце

– Конечно, имеет. Но чем этот выбор может обернуться? Нас ставят в тупиковое положение тем, что выбор дали, но отняли возможность избегать абортов. Выбор и свобода стали проклятьем, в этом феномен советской эмансипации. Что такое общество, почему оно имеет право кому-то что-то навязывать?

– Нет никакого общества. Есть люди, которые создают его мнение. И больше ничего.

– Рожать бесконечно, когда еле сводишь концы с концами, тоже не станешь. Даже если бы семья захотела – не хватит ни денег, ни сил, ведь работать надо обоим супругам, иначе просто не выжить. Мы в безвыходном положении, так чего ждать от нас? И по какому праву кто-то свысока может говорить о том, через что проходит человек, если его боли и мотивов ни понять, ни испытать не может? А стать конвейером по производству детей… Это ведь невыносимо – рожать, выкармливать, воспитывать, снова рожать, проходить через это раз за разом снова и снова, без сил и средств на себя. Когда видишь, какие перспективы открывает перед нами жизнь, понимаешь, что так поступать могут лишь те, кто ни к чему не стремится. Плохо так говорить, но приходится.

Женоненавистнические обе стороны – рожать каждый год или каждый год делать аборты. Все это одинаково унижает нас. Делает лишь пешкой в чьей-то игре, никто ни о чем нас не спрашивает. А мы вместо того чтобы образовываться или бунтовать, ну хорошо – хотя бы образовываться и регулировать собственную жизнь, ведь это единственный доступный нам способ бунта, принимаем этот чудовищный ход вещей и становимся опущенными, потухшими винтами, не людьми, лишь винтами в непонятной и никому не нужной социальной машине. Социальный долг – чушь, попытка верхов навязать нам какие-то ложные чувства солидарности, чтобы мы выполняли их волю и еще радовались этому. Единственный выход – с помощью науки контролировать зачатие, и я слышала, что такое бывает, но до сих пор не знаю, каким образом… Судить со стороны, конечно, легко – «ну, сделай аборт» или «ну роди, подумаешь, сложно что ли». Все это очень легко и приятно, тянет на дискуссию, пока не касается тебя, не стучится без спросу в твою жизнь. А может, я не хочу ни того, ни другого? Не хочу, как самка Ростова, рожать и кормить, рожать и кормить, позабыв обо всем остальном. Хочу стать матерью одного ребенка, но при этом реализоваться? У меня этого права уже нет. Как и не будет у многим моих современниц. Меня искалечили по моей же глупости. Ты понимаешь, какого это? Какого сознавать, что допустила страшную ошибку и ничего уже не исправить. Казнить себя, постоянно жить с этой тенью в душе? Была бы умнее… Донес бы кто-нибудь это до меня.

Когда говорят, что у человека всегда есть выбор… Знаешь, это всегда исходит от бесчувственных людей, которые ни в чем не знают нужды, которые за неимением важных проблем почему-то думают, что имеют право кого-то судить. Мне хотелось бы, чтобы они были правы. Но человеческая жизнь как система включает в себя более сложные ступени, чем черное и белое, да и нет. Безвыходность, отчаяние, болезнь, крушение, безнадежность не учитываются, а они должны первыми стоять в списке самоубийств и погубленных жизней как системы, которые нужно искоренять, а не с самодовольным видом заниматься только тем, что судить всех и вся. Это не милосердие, не деятельность. Это ничтожество.

Почему она разоткровенничалась перед Гнеушевым, которого едва знала? Хотелось уже выговориться… Так произошедшее скребло. Привычка, свойственная людям с большой душой, слишком погруженных в свою боль – говорить даже без надежды ответа.

– Послушай, Владимир… – продолжала Женя, стараясь не замечать ошарашенности собеседника. – Разумеется, то, о чем я говорю, может стереться и не оказать никакого влияния на будущее, ведь люди так часто ошибаются. Но мне бы хотелось, чтобы то, что я вижу в тебе, оказалось правдой. Порой, чтобы стать друзьями, не нужно выжидать годы. И еще я хочу, чтобы ты уходил на фронт, зная, что о тебе будут вспоминать.

– Иногда даже по лицам, по выражениям глаз, мы чувствуем что-то в незнакомцах. Но не хочется романтизировать, не все это ловят и хотят. Часто говорят, что видят родство в незнакомых или малознакомых. Быть может, это просто экзальтация индивидуальности, – подхватил Владимир, потому что часто размышлял о подобном. – Почему ты до сих пор с ним? – спросил он недоуменно немного погодя. – Влада говорит, что нет тут отговорок – не нравится что-то, уходи…

– А куда мне идти? Я говорю сейчас от имени всех русских женщин, погрязших в конфликтах с мужем. Да, легко говорить: «Уходи, ты справишься. Мир не без добрых людей», когда сидишь на кушетке и ешь варенье. И помощи никакой от таких поборников справедливости и хулителей. Легко рассуждать о силе духа, только вот вы не на моем месте, так что прикройте рот! И сами-то такие, как твоя Влада, не очень-то помогают таким, как я. Только рассусоливать они и способны. Сколько ты сделал для нее, я же знаю… Возился как с куклой, помогал по учебе. А чем она отплатила тебе?

Владимир повел головой, будто отгоняя муху.