Дымчатое солнце

– И откуда у тебя, у тебя, – выражение голоса Владимира полетело вверх, – эти мысли?! Двойственна твоя мораль, но ее все одобрят, потому что судьями быть легче всего. А инвалид, не имеющий возможности даже на небо взглянуть, лишенный всей полноты жизни, а мать, у которой на войне погибли все дети?! Разве мораль в том, чтобы заставлять их мучиться и давить на них спорными кем-то когда-то придуманными истинами? К чему, для чего, если для них все навек кончено?! Каждый же сам за себя решает, а не идет по проторенной дорожке! Что человеку не посылается испытаний больше, могут говорить те, кто не испытывал настоящей боли, такой страшной боли, когда молишь о смерти, забыв свою узколобость в стерильных условиях. Ни черта такие, как ты, обличители, на знают о настоящей жизни. Даже побыв в ее жерле, вы слепы. Гуманно как раз прекратить их страдания, а не чесать своим языком! Все следует изучать лучше, тогда вовсе не останется каких-то вредящих ложных взглядов. В один прекрасный момент оказывается, что вовсе никто не прав, и становиться на чью-то сторону идиотизм, рабство. Слышал от русскоязычного немца, что большевики зло, царя русского зверски замучили. Их было семь человек в семье и пара слуг. А сколько погибло во время его никчемного правления, включая первую мировую, русско – японскую и кровавое воскресенье? Миллионы? Так чем эти семеро лучше тех миллионов? И какого черта эти капиталисты стенают об невинно убиенных?! Все врут, все ходят строем.

– А я что, защищаю царя, весь оставшийся мир, который нам неизвестен и о котором люди думаю черти что из-за невозможности лицезреть заграницу?! Мне плевать на политику, другим должен заниматься человек. Это просто буря в стакане воды, – опешила Влада от смятенности, неоформленности его мыслей, которые он неотфильтрованными грудами бросал в нее. Владимир производил впечатления невменяемого, и она испугалась, но умело скрыла это, как и ярость, оставаясь беспристрастной судьей и вершительницей.

– Ах, буря! От этой бури люди гибнут, дура! Эгоистичная дура! Какого черта ты тогда поперлась на это мясное побоище?! Какого черта ты состояла в партии и отстаивала идеи коммунизма?! Если уж тебе так неприятны любое давление и политика.

– Я… – замялась Влада, распустив глаза. Сквозь ее явную убежденность в собственной правоте и насмехательстве над ним (если тебя не способны поколебать, можно убедить себя, что ты всегда прав) она все же слегка смутилась. Свое неудовольствие она привыкла сбрасывать и, находя поддержку у слушателей, убеждалась в собственной непогрешимости. А сейчас слушатель искусал ее.

– Что, власти захотелось, как им всем, этим сволочам, преследующим свои цели? Время сволочей, слишком много власти и произвола. Да и на войне то же.

– Мне? – опешила Владлена. Да, впервые в жизни, один единственный раз, Владимир видел ее смятение. Больше она не позволяла себе такой распущенности. Она всегда была словно из иного теста сплетена, чем остальные, он не видел ее промахов. Даже в тот короткий промежуток времени, что они были одним целым, он, как бы не был опьянен, не заметил в ней раскрывающейся нежности, счастья от доверия, противного порой собачьего взгляда.

– Тебе! – выплюнул он, почти шипя. – Какая ты со всех сторон хорошая, просто совершенство, не подкопаться! И кем ты на проверку оказываешься? И война-то была тебе нужна только для того, чтобы показать, что ты заботишься о людях… А тебе плевать на них. Только вот не модно это сейчас. Видно, привлекают тебя те, кто на самом деле жертвует чем-то во имя жизни. Больше всего меня задевает то, что ты строила из себя. Покажи все сразу первому встречному – никто и не посмотрел бы на тебя. Но так было бы честнее.

«Как это плевать? – взлетело во Владе негодование. – Я ведь… Тащила, жизнью рискуя… Да что он понимает обо мне?! Невозможно другого до дна просмотреть…» Влада дошла почти до того, что пожалела себя.

– Хватит, перестань! – внутри нее ширилась оглушенность, сбитость, на миг перехватило дыхание, и Влада вместо атаки начала оправдываться. – Не думала, что ты способен на такое! Что с тобой?! Как ты смеешь судить обо мне, меня не зная?!

– Что со мной?! Пытался казаться лучше, чем есть, чтобы завоевать твое расположение, избегал даже грубых слов, потому что они тебе не нравились. Да вижу теперь, что напрасно, и даже то, что мы с натугой пытались склеить, рассыпалось, потому что нужно было доверять внутренним чувствам и сразу поверить той настороженности, которая нет-нет, а проскакивала во мне несмотря на весь твой фарсовый шарм!

– То, что ты говоришь про меня и войну… – понемногу пришла в себя Влада, – неужто совсем я бесчувственная, способна рисковать жизнью только из-за расчета? Неужели ты веришь в это? Ты просто пытаешься очернить меня, чтобы легче было признать, что ничего не удалось.

– Не удалось? – повысил голос Гнеушев и выразительно поднял бровь. Лицо его, если бы не было настолько искажено яростью, выглядело почти иронично.