Дымная река

Такого, милая Пагли, еще не бывало, чтобы я начал письмо в одном году, а закончил в следующем! Но что ж тут поделаешь, если движение на реке замерло полностью? Однако нынче утром прошел слух, будто скоро запрет снимут, и я, вспомнив о своем недописанном письме, достал эти страницы из ящика стола, где они покоились с 12 декабря.

Перечитав последний абзац, я решил сохранить оборванное предложение: как недоеденные блюда на столах Помпеи говорят о неожиданном извержении Везувия, так и этот маленький фрагмент свидетельствует о внезапности бунта, в тот день разразившегося в Кантоне.

Поскольку новостям не требуются лодки, ты, конечно, узнала о тех событиях, даже не получив моего письма. Я не стану обременять тебя рассказом о них, только вложу в конверт вырезку с репортажем мистера Слейда, опубликованным в «Кантонском дневнике». Скажу лишь, что все это происходило на моих глазах, и я чрезвычайно благодарен судьбе, усадившей меня в моей комнате. Тем самым я избежал телесных повреждений (в отличие от горемык на майдане) и, располагая отменным наблюдательным пунктом, соблазна приблизиться к месту действия.

Для тебя не секрет, милая Паглизелла, что твой бедный Дрозд не рожден героем, а посему ты не удивишься, узнав, что я не тронулся с места, покуда не восстановился порядок. Ближе к вечеру Задиг-бей сказал, что британский суперинтендант капитан Эллиотт прибыл в Кантон и собирается выступить перед обитателями Города чужаков. Получив заверения, что моей персоне ничто не угрожает, я решил сопровождать Задиг-бея на митинг, который намечался в английской фактории, расположенной напротив моего отеля на другом краю майдана.

К тому времени в анклаве воцарился покой, повсюду стояли постовые, а вот зевак и лотошников было не видно. Однако недавняя смута оставила свои следы: на земле сверкало битое стекло, поломанные изгороди валялись, точно ветки деревьев, покореженных бурей; на воротах факторий виднелись глубокие вмятины, и казалось чудом, что их створки еще держатся в петлях.

Больше других пострадала американская фактория, где обитает Чарли, и я обомлел, увидав пустые глазницы окон его конторы — помещения, в котором он мне позирует! Тревога — мое второе имя, и ты, милая Пагли, сможешь представить, какое облегчение меня охватило, когда вскоре я увидел Чарли живым и невредимым. Однако он был очень взволнован и охарактеризовал нынешние беспорядки как чрезвычайно дурное предзнаменование. Мол, это лишний раз доказывает: иностранные купцы глубоко заблуждаются, полагая, что в вопросе опия народ и его правители сильно расходятся. Напротив, люди всецело поддерживают государственные меры против зелья, они безмерно возмущены вседозволенностью чужеземцев, иначе не ополчились бы на нас так, что потребовалось вмешательство полиции.

Незаконная торговля опием лишила нас расположения Добра, превратив в сводников ненасытного Зла; нам следует опасаться, что рано или поздно мы пострадаем от всплеска страстей, кои сами же и пробудили.

Здешний класс образованных людей, сказал Чарли, пришел к убеждению, что чужеземным купцам, точно детям, неведомо благоразумие (по-китайски — таоу-ле). Беспрецедентное решение мандаринов устроить казнь на майдане — знак того, что они отринули всякую надежду по-иному достучаться до здравомыслия иноземцев.

Способ, конечно, отвратительный, но вот так мандарины пытаются привлечь внимание чужаков к последствиям их действий. Но когда мы вошли в зал заседаний, нас охватило смятение, ибо на лицах коммерсантов не было ни малейших следов раскаяния, одна воинственность, и все они сокрушались лишь о том, что мало всыпали китаезам, атаковавшим анклав.

Общий настрой зала породил в нас сомнение: преуспеет ли капитан Эллиотт там, где мандарины потерпели неудачу? И вообще, признает ли он факт нарушения закона? Но все же я тешил себя надеждой, что капитан, не связанный с торговлей, видит ситуацию в ином ракурсе.

Задиг-бей не разделял моего оптимизма. Нужно помнить, сказал он, что капитан Эллиотт — истинный саиб, в колониях он как рыба в воде, это его природная среда обитания. Сын бывшего губернатора Мадраса, племянник британского наместника в Индии, он долго служил в английском флоте. Корни и воспитание не позволят ему пойти против своих.

— Что он за человек? — спросил я.

— Вы всё поймете, едва он войдет в зал и начнет говорить, — сказал Задиг-бей.

И он был прав.

Капитан Эллиотт появился при полном параде и со шпагой на поясе. Наверное, это было обдуманно, ибо шум в зале мгновенно стих. Я думаю, порядок возник скорее благодаря этим атрибутам, нежели внешности их обладателя, поскольку даже я, мастак в сем деле, затрудняюсь воскресить в памяти его облик (хотя прекрасно помню цвет и покрой одежды).