Дымовая завеса

— Так они потом всем скопом попали под амнистию и вышли на свободу, — вставил Широков. — Последние — в пятьдесят третьем году.

— Не просто вышли, а заняли в нашем городе ведущие посты — кто-то стал директором рыборазводного завода, кто-то возглавил собес, кто-то речной порт, кто-то отдел народного образования — вылупились все, как курята из яиц, все оказались на поверхности. — Дядя Ваня сжал пальцы в кулак и, плюнув внутрь, опечатал кулаком воздух. — Яша, дядя Анны Ильиничны, вернулся с фронта изуродованным, на костылях, так он, ежели задерживали пенсию, кричал на заведующих собесом и почтой: «Жаль, недодавили вас, полицаев сраных, в войну, и не поставили к стенке! Мироеды, хвосты немецкие!» — и ругался, костылями крушил пальмы в кадках… А сейчас вона как дело поставили: полицаи или кто-то из их потомков дошли до самого верха, раз слово «полицай» в России взяли да узаконили, — дядя Ваня вновь плюнул в кулак и мазнул им, как тяжелой кувалдой, по воздуху.

Вздохнул и печальной скобкой согнул рот — он не понимал, что происходит. Впрочем, отставной капитан Широков тоже не понимал.

А Квазимодо тем временем сделал несколько шагов к Серому. Обычно в таких случаях псы, аккуратно поджав хвосты под зады, пятились от кота — опасались острых когтей, но Серый даже с места не стронулся. Кот озадаченно подергал усами — такого он не ожидал.

Более того, пес придвинулся к Квазимодо, и тот, пугаясь, выгнул спину кренделем, зашипел: у Серого были крупные клыки — любые когти в полминуты перемелет в крошку.

Но у пса не было худых намерений, он улыбнулся тихо, зашевелил хвостом, будто опахалом. Квазимодо все понял и перестал шипеть — похоже, с этой собакой, внезапно поселившейся на их улице, можно будет установить добрые отношения. Точно! Можно будет договориться по всем вопросам.

Кот, внезапно сделавшийся задумчивым, стал походить на депутата Государственной думы — у тех часто бывают такие многозначительные физиономии. Да почти всегда, если они находятся на людях.

Квазимодо сделал несколько крохотных шагов и понюхал Серого — нос к носу, почти прижался к псу, не боясь никаких осложнений. Дядя Ваня удивился, шумно завздыхал, засопел, стер с глаз крохотные колючие слезки.

— Надо же! — воскликнул он громко. — У Квазимоды никогда такого не случалось… Чтобы он с первого раза решил подружиться с собакой — нет, такого не было.

Потрепав пса по голове, Широков похвалил его:

— Молодец, Серый! Ты прав — маленьких нельзя обижать. Так держать!

— Слышь, земеля, — продолжил свою речь дядя Ваня, — мы можем вместе, объединенной компанией, выступать на рынке, ты с Серым, я с Квазимодой. Серому сунем в пасть корзинку, в нее будут сыпаться денежки, я их буду складывать в шляпу, а Квазимодо станет контролировать процесс и привлекать клиентов плакатом «Подайте на пропитание двум обнищавшим членам ООН!» А? Хорошая мысля?

— Хорошая. Только я, дядя Ваня, все-таки попробую найти работу. А вдруг?

— Никаких «вдруг» не будет, не надейся, земеля. «Вдруг» может быть в Махачкале, в Баку, в Москве с Питером, в Бердичеве со Жмеринкой, но только не у нас. Такова наша доля…

Незаметно, будто бы подкравшись со спины, пришла зима. Из недалеких степей принеслись ветры. Здешние ветры — злые, студеные, они дули тут и в старину, во времена Стеньки Разина, и еще раньше, и с тех пор не менялись, могли в степи налететь на человека, сбить его с ног, накрыть сугробом и не выпустить из плена. Более того — могли легко свалить лошадь.

С ветрами принесся и колючий, хрустящий, как речной песок, снег, засыпал, заровнял все канавы и ухабы на дорогах, поразбрасывал в разные стороны полоротых ворон, загнал в норы лисиц и волков, принарядил улицы их небольшого города — все кругом стало белым, праздничным.

Белый цвет всегда рождал в душе человека возвышенные чувства, надежду, наделял жизнь торжественностью, люди ощущали невольный подъем, — ощутил такой подъем и Широков, у него неожиданно возникло чувство, что все в его дальнейшей жизни должно сложиться так, как обычно складывается у всякого другого человека… А у нормального человека беды чередуются с удачами, черный колер с белым, сладкое с горьким, глубокое с мелким, радость с печалью, победы с поражениями, — в общем, все плотно, тесно перемешано, сбито в одну творожную кучу. Из таких вещей и состоит наша жизнь.

Серый часто задирал голову, чуткими дульцами ноздрей ловил запахи, приносящиеся из степи, начинавшейся за крайними домами их города, прислушивался к звукам, приходящим оттуда, и иногда жалобно скулил. Тихо, затяжно, с горькими нотками.

Было понятно, что когда-то он, — возможно, в щенячью пору, — жил в степи, гонял с пастухами овечьи отары, приставал к верблюдам и лошадям, облаивал незнакомых зверей, но в споры с ним не вступал, цеплял зубами баранов за курдюки и думал, что такая вольная жизнь будет у него всегда.