Дымовое древо

Он уронил левый костыль, сполз наземь, держась за правый, и уселся на песок, не дав тому упасть. Джеймс отдал ему одну бутылку, другую же придержал для себя.

– Мир тебе и любовь, дорогой ты мой соотечественник!

– Ну ладно. Мир и любовь так мир и любовь.

– У меня всё пошло наперекосяк.

– Да это всё фигня.

– Думаю, это можно принять за сочувствие.

– Нога-то болит?

– Я могу назвать тебя тупым долбоёбом за такие тупые долбоёбские вопросы, потому что хули ты мне сделаешь, я же калека! Таблеток не хочешь?

– Не, давай не сейчас.

– В каждом колёсике по тридцать миллиграмм кодеина.

– Я пару раз пробовал анашу курить… Чёрт возьми, да мне набухиваться пожёстче приходилось!

– У меня болит моя невидимая нога.

– Слушай, а мы сейчас вообще где?

– В Фантхьете. Или Муйне.

– Ни разу ещё таких лодок не видел.

– Это динги – шлюпки прогулочные. Настоящие лодки сейчас в море, на рыбалке.

– Выглядят как суповые тарелки.

– А ты вообще кто такой? Самоволочник, пропавший без вести или, может, дезертир?

– Да так, ушёл в самоволку.

– Я вот дезертир.

– Не, я-то всего лишь в самоволке. Во всяком случае, сам так думаю.

– Тридцать суток пройдёт, и ты уже дезертир.

– Маловато мне ещё до тридцати суток.

– У меня вот нога дезертировала. Ну я и последовал, так сказать, её примеру. Ампутировался прямо из госпиталя на базе «Чайна-бич».

– Что же, не зашло?

– Что именно? Вся эта улыбчивая солнечно-позитивная физиотерапия? Да ну её на хер! Мне больше по душе бухать, плакать и таблами закидываться.

– Да ладно, я и сам понимаю.

– Ага. Прости, солдат. Что-то меня на нытье зациклило.

– Так что, думаешь, тут Фантхьет?

– Ага. А может, и Муйне.

– И это, стало быть, реально самый знаменитый на свете блядюшник? Слыхал я, здесь дым стоит коромыслом.

– Стоял последние две недели. А с самого большого удара – никаких тебе коромысел. Враг восторжествовал над Французиком.

– Куда же всё делось?

– В основном народ разошёлся по своим частям или ещё куда, почём я знаю. Тебе-то в другую сторону надо.

– Ну типа да.

– Самый разгар боевых действий, а ты сачкуешь; это, парень, и есть самое натуральное дезертирство.

– Чего это ты всё пытаешься меня убедить, будто я дезертировал?

– Я, братишка, никого ни в чём не убеждаю, я так, философствую. Слушай, если бы по мне начали палить, я бы тоже свалил – так, погоди-ка, а ведь я так и сделал!

– Да я не поэтому дезертировал.

– А чего тогда?

– Надо было тут с дружбаном одним перевидеться.

– Это с кем же?

– Да с чуваком одним – лежит вроде как в Двенадцатом госпитале.

– Так ты отбился, чтобы с ним повидаться – или отбился, чтобы можно было этого не делать?

– Ага, смешно – аж плакать хочется. Как, ещё раз, тебя зовут?

– Кэдволладер.

– Ты, Кэдволладер, меня не беси. У меня вдвое больше ног, чтобы ими пинаться.

– А мне как тебя звать прикажешь?

– Джеймс.

– Не Джим?

– Никаких Джимов.

Они покончили с пивом и запустили бутылки в морские волны.

Джеймс пошёл вдоль пляжа среди кокосовых пальм; Кэдволладер последовал за ним большими трёхногими скачками, а Джеймс перевернул днищем книзу одну из странных круглых лодок – гигантских корзин шести-семи футов в поперечнике, сплетённых из тростника и дранки и обмазанных чем-то вроде лака, – и короткими перебежками героически поволок её к полосе прибоя. Поглазеть на борьбу сбежалась стайка голеньких ребятишек. Если в шалашах за пальмами и был кто-то взрослый, он не обозначил своего присутствия.

Джеймс остановился перевести дух; до воды ещё оставались многие ярды.

– Где твоя мощная пушка?

Кэдволладер задрал рубашку. Приклад пистолета торчал из-под ремня.

– Если идёшь кататься со мной, то имей в виду – промокнуть может твой ствол. Потому что я, вероятно, нас утоплю.

– Ну-ка приподыми вон ту лодку.

Джеймс поднял край другой перевёрнутой шлюпки, а Кэдволладер завернул пистолет, сигареты и зажигалку в рубашку и запихал всё это под низ. Джеймс проделал то же самое со своей пачкой «Мальборо» и последним рывком столкнул судно в волны.

Стоя по грудь в мягкой зыби, Кэдволладер уложил костыли в лодку и вскарабкался на борт сам. На судне оказалось одно весло.

– Вперёд и с песней! – крикнул Кэдволладер, а Джеймс чуть было их не опрокинул. – Если попадём не в то течение, то никогда больше не увидим суши. Или тебе пофигу?

Джеймс попытался грести то по одну, то по другую сторону лодки. Он не знал, где встать, да и можно ли вообще устоять на этой шаткой полусфере.

– Чё-то не получается. Как они управляются с этими штуками?

– Дай-ка мне это весло. У меня были в роду моряки.

Ребятишки стояли на берегу и наблюдали, как лодку уносит в море. В кокосовой роще блеяли козы. Вскоре Джеймс уже не слышал ничего, кроме шума прибоя где-то за спиной. За берегом – роща, за рощей – шалаши из тростника и соломы. «Торчат, как спичечные головки», – подумал он.

– Мы заблудились в море! – воскликнул Кэдволладер. – У меня аж мозги плывут от такого глубокого символизма!

– Ты напоминаешь мне моего младшего брата.

– Почему, при чём он тут?

– Вот точно не скажу. Напоминаешь, и всё тут.

Она покачивались на волнах, а течение влекло их всё дальше от вьетнамских берегов.

– Ладно, Джеймс, ты ещё немного останешься?