Дымовое древо

– Ну а конкретно – или не мое дело?

– Она говорит, что я участвую в этой войне, чтобы убежать от своих жизненных неудач. И насчёт бегства она права. Я здесь потому, что не вернусь на родину. Ну куда мне возвращаться, скажи на милость? В это место, повергающее в недоумение, где полно левачествующих женоподобных додиков? Что будет, если я вернусь? Что тогда? Уйти на покой, удалиться в Северную Каролину, сдохнуть и получить в награду названный в честь меня сорокафутовый мост через какой-нибудь ручей? В любом случае, она правильно сделала. Война с абсолютным злом – дьявольски подходящий предлог, чтобы отвернуться от всего остального. Вот она со мной и разводится.

– И это вас расстроило, – сказал Шкип, – вижу, это действительно вас расстроило.

Теперь полковник позволил себе глубоко вздохнуть:

– Слишком много всего в последнее время навалилось. Мало того, что собственное дерьмо разгребать, так ещё эта возня с Чунгом… и матушка твоя… и вообще. Прости… Прости меня, Шкип.

– Это вы насчёт моей матери? Или о ситуации в целом?

– Да обо всём сразу. И насчёт твоей матери, конечно… Обо всём, в чём меня можно было бы обвинить. То есть почти обо всём. Но ведь никто из нас и не собирается уходить отсюда в великой радости. Мы проиграли эту войну. Мы пали духом.

«Говорите за себя», – так и тянуло ответить Шкипа, но он сразу распознал в этом позыве лишь непроизвольный оптимизм. Спросил:

– Хотите выпить?

– Нет, не хочу.

– Ладно.

– Сам-то валяй, если надо.

Он позвал Тхо. Полковник сказал:

– Мистер Тхо сварил кофе, и я отослал его домой.

Шкип пошёл на кухню, налил себе рюмку и осушил её одним глотком. Налил ещё и вернулся на своё место к дяде; все его движения сковывал страх. Отдал честь, не выпуская рюмки из ладони. От повторного глотка на глазах у него выступили слёзы, и полковник сказал:

– Ну, теперь-то встряхнёшься!

Впрочем, прозвучал дядин голос столь неверно и фальшиво, что он и сам, кажется, понял это и осёкся на полуслове. Сидел с чашкой кофе в руках и щурился словно от какого-то света, бьющего в глаза, но вот какого, Шкип толком сказать не мог, ибо день уже почти завершился…

– Сейчас меня и ангельский хор бы не утешил, – молвил он.

Шкипу было знакомо ощущение, которое испытывает ребёнок, стоя перед взрослым, – именно его испытывал он, например, перед матерью во время её припадков одиночества – желая только оставить этот миг позади, ожидая лишь заветной фразы: «Ну всё, можешь идти», ожидая, когда уже кончится эта безжалостная близость.

Несколько томительных секунд дядя взирал на него как баран на новые ворота.

– Слыхал инаугурационную речь Никсона?

– Нет, – ответил Шкип. – Вернее, не полностью.

– Он говорил об исполнении обязательств, о защите нашей чести – но ни слова о победе. Ни слова ни о будущем Вьетнама, ни о будущем детей, которые попадаются нам тут на глаза. Никсон… Меня не волнует, что он говорит, это по его глазам видно: он прокрутил всю игру в уме, ход за ходом – и пришёл к проигрышу. Вот как он это видит. Ты за кого голосовал? За демократов?

– Ни за кого. Я забыл попросить бюллетень.

– Я всегда голосовал за демократов, на этот раз – с неохотой. Думаю, Хамфри[126] вывел бы нас отсюда ещё быстрее. С высоты-то оно всегда виднее… Итак, мы проиграли. В глобальном плане это не имеет значения. Когда дело доходит до геополитического равновесия, достаточно самого факта, что мы воевали. В конце концов, для Соединенных Штатов всё сложится прекрасно. Но я-то сражаюсь не за Соединенные Штаты. Я сражаюсь за Везунчика, за Хао и за людей вроде твоего повара и твоей экономки. Я сражаюсь за свободу людей из плоти и крови, живущих здесь, на этой самой земле, во Вьетнаме, и мне очень не хочется проигрывать. Аж сердце кровью обливается, Шкип.

– Думаете, мы действительно проиграем? Вы же так думаете, в конечном счёте?

– В конечном счёте? – Дядю, похоже, удивила это фраза. – В конечном счёте, по-моему… нам всё простится. Я считаю, мы ещё долгое время будем блуждать во тьме, и кое-что из того, что мы здесь делаем, никогда уже не исправить, но нам всё простится. А ты-то? Что думаешь, Шкип?

– Дядя, мы влипли. Влипли по самую макушку.

– Управление участвовало в войне лишь наполовину. С той же долей вероятности, Шкип, я мог бы предложить тебе работу в Тайбэе. Уж мне-то удалось бы это организовать.

– Я не про силовые затраты Америки во Вьетнаме. Я про нас, про вас, про себя, про всех остальных ребят. Мы влипли вместе со всем нашим подразделением.

– Да ладно? Ну вот и славно. Чтоб ты знал, Шкип, я никогда не чувствовал преданности по отношению к организациям. Только к своим товарищам по оружию. Сражаешься за парня, который справа, и парня, который слева. Штамп, конечно, но штампы оттого и штампы, что они в основном правдивы.

– Я тоже это чувствую.

– Правда?

– В смысле, то, за кого сражаешься. В точности, как вы и говорите.

– Уилл… что ты делал в Сайгоне?

– Да, – вспомнил Шкип, – вот об этом я вам и рассказывал.

– Не было такого.

– То есть начинал рассказывать.

– Ну так заканчивай, ладно?