Дырчатая луна

— Ну, это... сочинять про Тину-скарлатину... Ай! — Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.

Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.

— Стой, как пришитый, — велела Тина. — Вздумаешь удирать, хуже будет.

Кустик скорбно посопел:

— Куда уж хуже-то...

Женька спросила у всех:

— Сколько сегодня дразнилок у него на счету?

— У-у... — безжалостно сказал Платон.

Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:

— Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!

— Ни одной... Ну, одна. Ладно, одна!

— Шесть, — хладнокровно сообщил Ник. — Не меньше, если считать с утра.

— Правильно, — Женька деловито насупилась. — Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую...

— Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он «любит» больше всего...

— Спасите... — шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.

Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы... Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое...

И он не выдержал. Он как бы включился в игру!

— Стойте! Может, его все-таки помиловать?

— Еще чего! — возмутилась Тина.

«Вот и отлично!»

— Тогда... давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!

— С какой это стати? — удивился Ник.

— Так... из гуманных соображений! Из человеколюбия!

— Нелогично, — сказал Платон. — Виноват один, а отдуваться будет другой.

— Ну... я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться...

— И все засмеялись! — крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.

Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика... Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом Бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.

— Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку...

«Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!» — запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями — за ним.

Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной «ноге». И замер.

— С тобой все в порядке? — нерешительно спросил Платон.

— Увидимся позже, — мрачно ответствовал пойманный беглец.

— Не позже, а сейчас... — Тина злорадно поддернула рукава свитера.

— Я умер! — заявил Кустик.

— Сейчас оживешь, — Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.

— Ой! Пощады! Платон!..

— Поэты всегда страдают за свой талант, — сообщил образованный Платон. — Сама судьба привела тебя на плаху.

— Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи...

   Преступник по воле Аллаха
   Вниз пузом свалился на плаху...

— Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать... Женечка, ты же добрая. Ты... Ай!

Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи.

— Ой, не надо! Спасите!!

И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.

Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.

Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.

— Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..

— Можем! Ура! — Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.

— Да здравствует стихия! — И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.

Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.

Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.

Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч, и швыряли его друг другу...

А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.

Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч — но так, чтобы не попасть.

— Дурни, — сказала Тина. — Хотя бы разделись сначала...

— Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики... — И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.

Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе Спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки...