Дырчатая луна

Делать нечего, я набрал на телефоне ноль-три. Там, конечно, сперва: «Мальчик, не хулигань, знаем мы эти шуточки». Потом все-таки спросили наш номер, перезвонили и через час приехали. Тетя Надя еле шевелила губами:

— Ромушка, скажи маме, чтобы приезжала, а то как ты тут один-то...

Но я к тому времени был не один, уже появился Сережка. Часа через два он умело дозвонился до больницы, узнал, что у Надежды Михайловны Соминой не аппендицит, а воспаление кишечника и что сейчас ей лучше, опасности нет, но полежать придется недели две.

— Полетел мамин отпуск, — вздохнул я.

— Ромка, а почему полетел? Разве мы одни не проживем? Я могу совсем перебраться к тебе.

Это была мысль! Но...

— Ох, а мама потом все равно узнает...

— Но это же потом! Она увидит, что все в порядке, и не рассердится. Разве что для вида...

«В самом деле, — подумал я. — Даже обрадуется, что я такой самостоятельный!»

Но самостоятельный был, конечно, не я, а Сережка. Я только и делал, что слушался его. Мы ездили на рынок и в магазин, готовили завтраки и обеды, мыли посуду, каждый день вытирали пыль в комнатах. И успевали побывать в больнице — отвезти для тети Нади передачу с фруктовым соком (остальное было запрещено). Заглядывали и к Сойке.

Сережка оказался гораздо строже тети Нади, все время находил какое-нибудь домашнее дело, и времени для приключений у нас почти не оставалось. Это днем. А к вечеру мы так выматывались, что летать уже не хотелось. Ляжем в моей комнате (я — на тахте, Сережка — на раскладушке), поболтаем немного — и в сон...

Маме я голосом примерного мальчика сообщал каждый раз, что все у нас «в самом замечательном порядке, отдыхай спокойно».

— А где Надежда Михайловна?

— Ушла сдавать молочную посуду.

— Почему она обязательно уходит, когда я звоню? То в магазин, то к себе домой, то еще куда-то...

— Ну... у нее такой распорядок. Тоже режим дня.

На четвертый день мама не выдержала:

— Вот что, голубчик! Ты, наверно, что-то натворил, и Надежда Михайловна уходит нарочно, чтобы не выдавать тебя. Я ее знаю: и врать не хочет, и тебя жалеет.

— Да ничего я не натворил! Честное слово!

— Попроси ее завтра в пять часов бьггь дома обязательно.

Вот и все! Куда денешься? Можно протянуть еще сутки, но это будет сплошная маета, ожидание маминого негодования.

— Что ты там сопишь в трубку? А?.. Ро-ман...

— Мам... я уж лучше сразу признаюсь....

И признался.

Ох что было! И какой я бессовестный обманщик, и от интерната мне теперь не отвертеться никаким способом, и не будет мне прощения до конца жизни, и...

— Ну, мама! Ну, я же хотел, чтобы ты отдыхала спокойно!

— Я совершенно спокойна! Потому что сию минуту иду на станцию и утром буду дома!

— Господи, да зачем? Мы с Сережкой тут управляемся совершенно отлично! И еду готовим, и деньги экономим, и...

— Передай своему Сережке, что вздрючка вам будет одинаковая! По первому разряду!

Я передал тут же: Сережка стоял рядом.

— Подумаешь, — вздохнул он. — Мамина вздрючка не страшная...

Он словно забыл, что мама-то не его. Или не забыл, но все равно... Вспомнил, как был когда-то Лопушком?

— Мама, не надо приезжать!.. Ну, позвони тете Эле, пусть она с Ванюшкой у нас поживет!

— Тетя Эля на даче! У нее-то есть полная возможность отдыхать по-человечески!

Мама велела нам запереться, никому не открывать, не высовываться из квартиры и ждать ее возвращения. «И уж тогда я поговорю с тобой как полагается!» Запищали короткие гудки.

— Вот так... — Я поник, будто приговоренный преступник.

— Обойдется, — отозвался Сережка. Не очень, правда, уверенно. — Я вызову огонь на себя...

— У мамы хватит огня на двоих.

— Лишь бы не сказала, чтобы я больше здесь не появлялся...

— За что?! — взвился я. — За то, что ты со мной нянчился?!

Он ответил еле слышно:

— Не нянчился, а дружил.

— Если она что-нибудь... я тогда... куда-нибудь... Вместе с тобой! В самое дальнее пространство, навсегда!

— От мамы-то? — грустно усмехнулся Сережка.

Мы с полчаса сидели молчаливые и подавленные. И вдруг опять затрезвонил телефон.

— Здравствуйте, Рома! Это вас беспокоит Евгений Львович. Мне только что звонила ваша мама и обрисовала, так сказать, ситуацию... Она в большом расстройстве...

— Ну и зря, — буркнул я.

— Совершенно с вами согласен! Понимаю, что вы вполне могли бы вести самостоятельный образ жизни. Но мы должны учитывать свойства женского характера. Поэтому возник такой вариант: что, если мне поквартировать у вас, пока Ирина Григорьевна отдыхает? Разумеется, если вы не возражаете...

Конечно, я не возражал! Вариант был не самый приятный, но все же лучше, чем завтрашнее возвращение мамы.

И Сережа вроде бы обрадовался:

— Вот и ладно. А то тетя Настя уже ворчит, что я от дома отбился.

— Но приходить-то будешь? — всполошился я.

— Каждый день!

Евгений Львович перебрался к нам в тот же вечер. С «командировочным» чемоданчиком: Вел себя очень скромно. Опять сказал, что верит в мою самостоятельность, но мужчины должны уступать женщинам в их слабостях. Заявил, что ни в коем случае не ляжет на мамину кровать, будет спать на раскладушке.

— Я ведь, Рома, человек неприхотливый...

Сережка торопливо попрощался и убежал.