Дырчатая луна

— ...Да, Ира, да! — со стоном выкрикивал Евгений Львович. — Это глупый, ребяческий поступок! Да, я решил дискредитировать этого мальчишку в ваших глазах! Потому что не видел другого выхода! Он подавляет Ромину психику, подчиняет ее своему люмпенскому сознанию. Он... энергетический вампир, потому что высасывает из Романа... все хорошее! Его доброту, его способности!.. А Рома не безразличен, как и вы!.. Как мне было избавить вас от этого... юного Распутина?.. Господи, неужели вы думаете, что мне нужны были эти грошовые сережки?

— Не думаю, — тихо согласилась мама.

— А тот ночной случай!.. Это же... Неужели вы думаете...

— Евгений Львович, извините. Мы хотим остаться одни. Я и сын...

— Да-да, я понимаю. Я понимаю...

Когда он ушел (пятясь, в развязанном галстуке, с пиджаком под мышкой), мама очень спокойно сказал:

— Вот и все. Не бойся, больше он не придет.

Тогда-то и рванулось из меня рыдание:

— Все, да? Не придет, да?! А Сережка?! Он-то ведь тоже теперь не придет! Ты это понимаешь?!

— Рома, перестань!.. Ну, перестань же!.. Я сейчас пойду к нему и все объясню. Извинюсь...

— Да! Пожалуйста! Скорее...

САМОЛЕТИК

Мама не нашла Сережку. Ни в тот день, ни назавтра. Она встретила только его отца, и тот сообщил, что «Се-рега скорее всего укатил к бабке в Демидово, дело обычное, он парень самостоятельный; глядишь, дня через два появится».

Но я-то понимал, что все не так просто! Не на отдых же он укатил, не ради развлечения, а от обиды!

Конечно, он понимает, что я ни при чем, но думает, что мама теперь не допустит его ко мне и на сто шагов. А «с мамой разве спорят...».

А может, он решил, что я тоже в чем-то виноват?

Конечно! Ведь я заступался за этого проходимца, за Евгения Львовича! Сережка-то сразу увидел, какой он, а я...

...Если рассуждать спокойно, то можно было бы себя утешить: все, мол, наладится, вернется Сережка, мы встретимся, объяснимся, обида сгладится...

Но я не мог быть спокойным в своем отчаянном страхе, в своей тоске. Каждый нерв, каждая жилка были у меня натянуты натуго, я ждал все время: вот-вот он появится! Не выдержит!..

Или ему все равно?

А в самом деле, на кой ему нужен инвалид, с которым столько возни? Ну, сперва было забавно, а потом... подружили, поиграли, и хватит...

«Как ты можешь думать такое про Сережку!» — кричал я себе. Но... почему же он тогда не приходит?

Я ждал его круглые сутки. Днем дергался от каждого звонка, от любого шевеления двери. Ночью если и засыпал, то вздрагивал и садился от малейшего дуновения ветра за окном...

Мама видела, что творится со мной, и сходила к Сережке домой еще раз, через два дня. И опять его не было, не вернулся. При этом известии я не выдержал, разревелся. Лицом в подушку.

Мама села рядом. Я думал: начнет успокаивать, а она сказала сухо, отстраненно:

— Нельзя же так распускаться. Если ты мальчик, то веди себя как подобает мальчику, а не слезливой девчонке.

Но мне было наплевать. И я сказал (выдал от души), что я не мальчик, а калека и что была у меня одна радость в жизни, а теперь ничего не осталось.

— Из-за твоего Верховцева! Чтоб он подох!

— А ты в самом деле эгоист. Утонул в своих страданиях и ни разу не подумал, каково мне.

Меня тут же резануло по сердцу. Но я ощетинился:

— А тебе-то что!

— То же, что тебе. Ты потерял друга, а я любимого человека. Но у тебя-то есть надежда, что друг вернется...

— А у тебя?! Да он вот-вот прибежит! «Вы не так меня поняли, я хотел как лучше...»

— Ну и что? — горько сказала мама. — Разве дело в словах?

Конечно, я эгоист. Но не такой уж законченный! Мне маму было жаль до боли. Но как ее утешить? И пока я сопел, думал, мама встала и ушла.

Я полежал, приподнялся на локтях, дотянулся до кнопки телевизора: чтобы хоть чем-то разбить тоску и тишину.

Телевизор взорвался музыкой и криком. Знакомый лохматый тип в цветастых штанах скакал по сцене и вопил:

   Рома, Рома!
  Ты остался дома!

Это что же? Судьба решила добить меня новым издевательством?.. Да, я остался дома! Один! И останусь один навсегда! Сережка больше не придет, это уже ясно...

Громко — гораздо громче обычного! — затренькал в прихожей дверной сигнал. Я рывком сел на тахте.

Вошла мама.

— Там к тебе какая-то девочка... Ты умылся бы, все лицо зареванное...

Но мне было наплевать!

Появилась фантастическая мысль: это та девочка, что угощала меня мороженым! Сережка оказался в Заоблачном городе, не может почему-то прийти и послал девочку ко мне!

Но вошла Сойка...

Бледная, тоненькая, сразу видно, что после болезни.

— Здравствуй, Рома. Вот... я книжку принесла. Давно уж прочитала... — Она подошла ближе. Тихая, с тревожными глазами...

Да, она заметно вытянулась. Платьице с белыми листьями стало совсем коротеньким. Волосы были теперь не заплетены, а распущены по щекам и шее. Сойка взяла себя за прядку над плечом и шепотом спросила:

— Ты почему плакал?

Мне было ни капельки не стыдно. Сойка — она словно лучик в моем беспросветном горе. Я подвинулся на тахте.

— Садись сюда...

И стал рассказывать ей все.