Дзержинский. Любовь и революция

Тухачевский идет дальше, прямо на Варшаву, а за фронтом вглубь Польши перемещается и Польревком, точнее, три его представителя: Дзержинский, Мархлевский и Кон. Они добираются до Вышкова, что в шестидесяти километрах от столицы, где останавливаются на ночлег в доме приходского священника ксендза Виктора Мечковского. Умный и тактичный ксендз в эту ночь ведет с гостями беседу, главным образом с Дзержинским. За чаем с печеньем, под бой часов, и в момент, когда из Варшавы эвакуировались представительства иностранных государств и часть гражданского населения, а в предместьях столицы шли упорные, отчаянные бои за каждую пядь земли – в Вышкове, в доме приходского священника противостоят друг другу два противоположных мировоззрения: польского ксендза и польского коммуниста.

В ходе беседы Феликс заявляет ксендзу Мечковскому: «Христос был первым революционером и за революцию отдал жизнь (…), а католическая церковь исказила его идеи, развивая учение о свободной воле, которой нет и быть не должно. Коммуна воспитывает человека так, что он будет делать только добро». Ксендз пока еще не знает, с кем он имеет дело, но замечает, что среди своих сотоварищей он «самый молодой, брюнет, немного за сорок, худой и высокий, наиболее категоричный и решительный, готовый смести все преграды, пусть даже жестоким способом. «Я, в принципе, противник смертной казни, говорит он, – но во время революции ее надо применять и часто ликвидировать даже хорошие личности, которые преграждают путь революции»». Потому что ведь «до сих пор был террор буржуазии, так не повредит, если теперь начнется террор пролетариата» – объясняет он, шагая по комнате и затягиваясь папиросой. На это ксендз отвечает: «Я боюсь террора в любой его форме. Я не желаю его моему народу».

Во время беседы Мархлевский критикует институт Церкви, представляющей интересы буржуазии, а Феликс Кон спрашивает ксендза о знакомых в Варшаве. Довольно цинично он повторяет известную фразу из Свадьбы Выспянского: «Был у тебя, хам, золотой рог», – относя ее к буржуазной Польше, которая не захотела предлагаемого ей Россией мира, а теперь останется ей только веревка (для повешения).

Потом гости идут спать. Утром беседа продолжается. Ксендз Мечковский говорит: «Я согласен (…) что любая революция – это шаг вперед. Быть может русская сделает более крупные шаги, но я не вижу в ней панацеи от всех людских болячек. Чем, например, вы замените религию в сердце человека, которая его облагораживает и превозносит? Замените религию чем-то лучшим для человека, тогда и я стану вашим приверженцем». «Наши идеалы воплотятся в жизнь не сегодня, – отвечает ему Феликс горьким тоном. – Пройдут еще века», но «христианство не выполнит своей миссии, ее выручит [в этом] коммуна».

Во второй половине дня гости идут в свой штаб на обед. Возвратившись, они прощаются с ксендзом – и только теперь представляются ему по фамилиям. Феликс подходит к нему и спрашивает теплым, дружеским тоном: «А что обо мне пишут варшавские газеты?». Ксендз вспоминает: «Я ответил откровенно, что называют его палачом России». «Я что, похож на Торквемаду из средневековья?» – смеется Дзержинский и под конец беседы признается, уже с ноткой горечи: «Мама хотела, чтобы я стал ксендзом, а сегодня меня называют антихристом».

Члены Польревкома – люди интеллигентные, спор с ксендзом они ведут с уважением к оппоненту, но на следующий день, 16 августа, из-за внезапного изменения обстановки на фронте они покидают Вышков, забирая с собой идеалы и личную культуру. Приходской священник комментирует:

Я видел, что лица их были серьезные, и со мной они дискутировали абсолютно свободно, не признаваясь, что едут в Варшаву. Мне было жаль, что такие интеллигентные люди увеличивают число предателей Родины, может как фанатики большевистского безумия. Я вздохнул с облегчением, когда их авто покатило в сторону Белостока⁴¹⁸.

Они уехали, но на их месте осталась жестокая действительность – недавно созданная местная чрезвычайка и ее приказ ксендзу: «о небе говори, а о политике не смей, иначе пуля в лоб!». Были и конкретные действия: в деревушке Рыбенек Лесьны ЧК убивает семерых мужчин «чрезвычайно варварским способом». Ксендза Мечковского чекисты тоже заносят в список лиц, подлежащих ликвидации. Он уцелел, укрывшись до отхода большевиков. В доме после ночной беседы остались только куски сахара.