Джалита

Если они докопались до самого начала, то спорить становилось бессмысленным. И он рассказал о том, как, будучи почти девятнадцатилетним юношей, когда началась война, боясь, что его призовут в армию, он саданул себя по правой ноге топором, но, не перерубая, а вскользь. Рана получилась внушительная и долго не заживала. Его не призвали, а тут и немцы пришли. Он, конечно, не предполагал, что фашисты будут разбиты, и потому пошёл в полицаи. А кто тогда знал, что будет потом? Спросили бы сегодняшних женщин, которые были тогда девками. Сколько их вешалось на шеи немецким солдатам в Ялте, чтоб только покормили, да не отправляли в Германию, а сейчас живут припеваючи с хорошими мужьями и детьми, ничего не подозревающими об их прошлом?

Да, война многие судьбы покорёжила, но на то она и война. Не каждый рождался героем. Айгнин жил тогда в Ливадии и хорошо знал местность. Его знаниями пользовались немцы. Ну и в расстреле двух советских матросов, не известно откуда взявшихся в этом районе, он действительно принимал участие.

Сам не стрелял в них, но присутствовал и видел соседского мальчишку Лёшку, смотревшего всегда на него, как зверёныш, и не раз кричавшего ему издали «предатель!» Айгнин его терпеть не мог и грозился убить при случае. Но не убил тогда, о чём пришлось пожалеть снова, когда, приехав пол года назад в Ливадию, уже осуществив удачный обмен квартирами, вдруг узнал в бегавшем по лужам пьянице того самого Лёшку.

И всё бы не так плохо, если бы не то, что, хоть и был Лёшка не совсем в своём уме, но последнее время он стал вдруг иногда останавливаться и присматриваться к Айгнину, и в такие минуты в его глазах появлялось то самое злое выражение, что видел Айгнин в Лёшке мальчишке.

Из рассказов соседей он узнал, что Лёшка после войны поступил в Качинское лётное училище под Симферополем, служил где-то здесь же в Крыму, женился на девушке из Ливадии, но даже не успел увезти её в Качу, как неудачный прыжок с парашютом сделал его инвалидом и оборвал военную службу.

Физически-то он был цел, но сотрясение мозга вызвало частичную потерю памяти и периодические нервные расстройства.

Скоро у молодой семьи родилась девочка, которую отец полюбил без памяти, если можно было применить к нему такое слово. Жена не могла смириться с тем, что ей предстоит всю жизнь провести с инвалидом, через двенадцать лет не выдержала и ушла к другому. Дочь же, наоборот, привыкнув всегда ухаживать за отцом, не представляла себе жизни без него, а потому с матерью не пошла. Так они и стали жить на пенсию да на временные приработки отца на какой-нибудь стройке да в санатории. Ну а там всегда было с кем выпить. Да и уход жены добавил расстройства. Вот и стал он приходить домой выпившим.

Не знал только Айгнин вот чего.

Катюша, как назвал дочку Лёшка, росла очень ласковой и заботливой.

Она переносила все выходки отца, зная хорошо, что с ним произошло. Только ей в минуты, когда он оказывался в совершенно нормальном состоянии, рассказывал бывший лётчик и о своих полётах, и о мечтах стать космонавтом. Но когда приходил нетрезвым, начинал плакать и рассказывать, как мальчишкой пришлось увидать войну. Рассказывал и о расстреле матросов. Рассказывал об этом часто, и Катюша слушала, гладя отца по голове и успокаивая, пока он не засыпал. А когда появился в посёлке неприятный бородатый человек, забеспокоился вдруг Лёшка и, выпивши, рассказал как-то Катюше о предателе, которого с другими мальчишками хотел убить, но не успел, как он куда-то исчез с уходом немцев. Сказал, что этот предатель появился в Ливадии.

Ну, так ясно, что Катюша приняла рассказ за бред больного рассудка.

Если бы знал об этом Айгнин, то, может, раньше предпринял какие-то меры. А то всё думал, что не узнает его Лёшка, да и болен он, кто поверит? И вот же случилось с этими ящиками, которые он предложил Лёшке поставить у стенки, где как раз и происходил расстрел. И убил бы его на месте Айгнин за то, что узнал его Лёшка, если бы не то, что люди кругом, да если бы сам он не упал под ящиками.

Пришлось теперь всё рассказывать следователю, что накопилось в душе за долгие годы молчания. Не знал Айгнин, что не было твёрдых доказательств в прокуратуре о его службе в немецкой полиции, а из свидетелей оставалась одна женщина, потому всё сам рассказал, о чём и не было вообще известно. Совестьто всё же мучила всю жизнь. Трудно с нею справляться. А тут ещё Лёшка — смертью своей заставил вырваться правде.

Прокурору понравилось, как методично спокойно Передков вёл дело.

Они сработались. А Николай Николаевич — как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло — часто приезжал к Катюше помочь справиться с горем и узнать поподробнее о её отце, и так ему понравилась красавица, и как-то так сталось, что остался он у неё дома однажды и навсегда.