Джейн Сеймур. Королева во власти призраков

– Я созвала вас сегодня утром, чтобы сказать, что жду от вас высокой морали. Вы должны всегда соблюдать протокол и этикет, проявлять целомудрие и преданность. Леди, вам следует одеваться роскошно – и я вижу, вы уже делаете это, – но пусть ваши наряды будут пристойными. – Она замолчала и откашлялась. – Ваши шлейфы должны быть длиной в три ярда, а пояса украшены двумя сотнями жемчужин. – Раздалось приглушенное аханье, но Джейн как будто ничего не заметила: если они хотят ей служить, то должны выглядеть соответственно. – Вы будете носить капоры в форме фронтонов, и никакие другие. Французские капоры запрещены, так как они нарушают скромность.

Послышался протестующий ропот, но он быстро стих, и Джейн вновь проигнорировала выражение недовольства. Анна любила французские капоры, значит при ее дворе они будут под запретом.

Через три дня после свадьбы, когда дамы сопровождали Джейн на плавучую пристань у дворца Йорк, они были одеты так, как приказала их госпожа. Все погрузились на барку королевы, уже украшенную гербами Джейн – их написали поверх геральдических знаков Анны, – и пошли на ней вслед за лодкой короля в Гринвич. Вечером Джейн в одиночестве восседала на роскошном троне под балдахином в своем приемном зале, одетая в великолепное платье из розового дамаста и капор в форме фронтона с каймой из жемчуга и золота. Ей предстояло впервые в качестве королевы обедать на публике, эта перспектива слегка пугала ее. Джейн вспомнила королеву Екатерину за столом и подумала, что ей не вынести такого пристального внимания. Тем не менее она начала понимать, что обладает внутренними ресурсами и силой, о наличии которых даже не подозревала.

Слуги принесли стол и установили его перед ней на помосте. Накрыли скатертью из тончайшего белого льняного полотна, поставили позолоченную и посеребренную посуду, центр заняла солонка из чистого золота в форме корабля. Обед подавали очень церемонно, придворные наблюдали за новой королевой. Джейн собралась с духом и решила сделать все так, чтобы Генрих гордился ею.

Через два дня, в Пятидесятницу, король наконец вышел из уединения и вновь возглавил двор. Лицо его приняло победное выражение, когда прозвучали фанфары и королевские герольды в присутствии огромной толпы лордов, леди, епископов, членов Тайного совета, придворных и главных государственных чинов объявили Джейн королевой. По всей Англии, в городах и деревнях, были сделаны такие же оповещения. В ответ на приветственные возгласы Джейн, одетая в золотую парчу, поклонилась и вместе с Генрихом во главе процессии отправилась на мессу. За ней длинной вереницей следовали ее дамы. Джейн думала, ей никогда не привыкнуть к тому, что люди кланяются, когда она проходит мимо, но это было приятно. А кому не понравится принимать такие выражения почтительности?

Джейн сделала приношения на алтаре, как полагалось королеве, после чего снова обедала в собственном приемном зале на глазах у дам и офицеров своего двора, готовая к долгой церемонии приведения к присяге на верность, которая должна была состояться вечером.

Генрих на ней не присутствовал; он заседал в Совете. Когда вечером король пришел в личные покои Джейн ужинать, то был напряжен и резок. Она удивлялась про себя, чем обидела его? Однако вскоре причина его недовольства выяснилась.

– Члены моего Тайного совета, которые посещали Марию в Хансдоне, представили отчет, – прорычал он. – Норфолк от моего имени приказал ей признать брак ее матери кровосмесительным и незаконным. Она сразу отказалась. Он довел ее до слез, но она продолжала упорствовать.

Джейн не видела в нем ни малейшей искры сочувствия. Казалось, для него значение имело только одно: его воле должны подчиняться все, причем беспрекословно. Совесть других людей не принималась в расчет; любой, кто противился ему, должен понести наказание, каким бы близким этот человек ни был. В тот момент Джейн впервые ощутила неприязнь к Генриху, и это ее расстроило. А что до Норфолка, о нем не стоило и говорить. Он председательствовал в суде над своей племянницей Анной, вынес ей приговор и благодаря этому сохранил должность лорда-казначея. Ясное дело, издевательствами над Марией он надеялся снискать милость короля.

– Что бы ни совершила Мария, в ней течет ваша кровь, и герцогу не следовало так резко говорить с ней.

– Хм. – (Джейн подозревала, что Генриху и самому такое самоуправство не по нраву, но признает ли он это?) – Думаю, пора намекнуть Норфолку, что с его стороны разумным и полезным для него самого шагом был бы отъезд домой, в Кеннингхолл, – сказал он.

– Вы, как обычно, приняли мудрое решение, – польстила ему Джейн.

Норфолк был одним из самых влиятельных людей при дворе, и она опасалась, как бы он в один прекрасный день ради дальнейшего удовлетворения своих непомерных амбиций не встал на защиту интересов внучатой племянницы Елизаветы.

– А Мария? Что будет с ней? – спросила Джейн.

Генрих рассвирепел:

– Ее заставят повиноваться!

Он не остался с супругой, и она долго плакала, прежде чем уснула.