Джек, который построил дом

– Юленька, вот это и была жизнь. Я думал, это черновик; а настоящая жизнь потом наступит, когда я проживу черновой вариант и пойму, как надо жить. Оказалось – нет, не черновик. Другой не будет.

А жить я так и не научился.

Я не помню, как я жил без тебя. Какой я счастливый, что ты есть!

…Юлечка, сядь! Отдохни. Нельзя так, ты загонишь себя!

Я тебе рассказывал про капсулу?.. Почти всю сознательную жизнь я таскал ее на себе. Без нее было совсем плохо. Только знаешь, я боялся, что капсула прирастет ко мне навсегда. С тобой она мне стала не нужна. Ты меня освободила.

Он говорил, уставал – и засыпал.

– Юлька, Юлечка! Вдруг испугался, что ты ушла. Мне снилась бабушка. Она сказала: «Ты приедешь, и мы встретимся. Только здесь время другое». Она обнимает меня, целует; а я не помню, чтоб она меня целовала… В летнем платье, с цветами. Я помню; было другое тоже… Мы с ней прощаемся ненадолго, и я смотрю на часы, но забыл, какое время бабушка назвала. Юлька! Там, в ящике стола, часы такие… крупные, карманные. Принеси, их нужно завести.

…Ты вкусный суп сварила. Спасибо, малыш!

…у меня сознание раздвоилось: один я – обыкновенный, другой я – с болячкой…

Сказывался ли эффект морфина или происходило что-то другое, Юлька не знала. Думать об этом тоже было некогда.

Несколько раз Ян просыпался с криком:

– Зачем Яков гасит свет? Юлечка, скажи ему, чтобы не гасил, мне опять снилась яма… Скажи ему!

Повторялся самый страшный сон, с обступающей тьмой и неподвижностью.

– Я давно не говорил, что люблю тебя. А ты молчишь. Какая вкусная вода…

На столике террасы стояла бутылка коньяка. Закутанный в плед, Ян сидел в кресле, с наслаждением подставив солнцу лицо – серо-желтое, усталое, спокойное. Он изредка откусывал крекер или брал клубничину: «Вкусно… только не хочется». Январский день был удивительно теплым, плюс шестнадцать по незабытому Цельсию. Все так же стояла казенная кровать посреди гостиной, и оба делали вид, что ее нет. Часто звонил телефон.

Приехал Люсик, побыл минут двадцать, его сменили Шлыковы. Рина привезла копченую лососину, Шлыков выпил рюмку коньяку и хотел налить вторую, но жена остановила: «Ты за рулем. Ну, нам как бы пора…»

– Не хочу ложиться, – признался Ян. – Жалко спать… Я бы с ним выпил, а поздно.

Появились («мы тут неподалеку были…») Фима с Машей. Надо было спросить, где песик, но вся светскость из Юли выветрилась.

Ян обрадовался Антошке.

– Юлечка, принеси мою камеру.

Настоял, чтобы тот взял ее с собой:

– И не спорь. Снимешь Париж.

Антошка уехал с перекошенным лицом. Ян отпил глоток коньяка.

– Скоро появятся почки, – кивнул он на дерево, – и соловей прилетит.

Вечер; еще один. Он слушал стихи с наслаждением, словно пил самую вкусную воду. Пастернак – Томас Вулф – Мандельштам –…

Утром девятого проснулся счастливый: «Я хорошо поспал». Лицо пожелтело, небритая седая щетина мягко заштриховала запавшие щеки.

– Что делать с матерью?

– Наверное, сказать, – Юлька внутренне содрогнулась. Главная мука!..

…Помнить это не хотелось, но выкинуть из памяти не могла. Как уговаривали Якова поехать за Адой, как тот сопротивлялся, долго и тщательно завязывал шнурки туфель и ворча садился в машину, когда Ян мучительно пытался найти такое положение на больничной кровати, чтобы лицо не кривилось от боли.

– Дай морфин.

– Ляг у себя в спальне, я помогу.

– Мамашке трудно подниматься… Тут быстрее будет… – и закашлялся, трубка с кислородом упала на подушку.

Появилась Ада:

– Я тебе привезла мед, он отлично помогает!

Только бы не заметила жалости в Юлькином лице: поймет.

…И старалась не смотреть на лицо Яна, когда он плел, что «лечили пневмонию, но нашли рак. Они только что обнаружили, мать, и никто не подозревал…»

…забыть, забыть Адину растерянность, ее возмущение: