Джекпот

– Нет, лучше у станции «Чаринг-Кросс», я буду в том районе. Черная линия, видишь? – Он достает из сумки схему метро.

– Устраивает. Только схема твоя мне за ненадобностью, такси отвезет.

Вполне довольный собой, главным образом тем, что удалось избежать утомительных разговоров-уговоров, Костя в полдень встречается с Рудиком. Не спеша спускаются к Темзе и возле метро «Эмбэнкмент» садятся на скамейку у парапета над рекой, по которой снуют прогулочные катера, баржи, речные трамвайчики. Слева за спиной – оконечность парламента, еще левее, за мостом Ватерлоо, – гигантское колесо обозрения, не вписывающееся, как кажется Косте, в лондонский пейзаж. Говорит об этом Рудику, тот возражает: в этот город, теплый, нежный, одухотворенный, вписывается абсолютно все, и «Глаз Лондона» тоже. Какое счастье, что живу именно здесь. Я не совершил ошибки в выборе места жительства.

– С каких это пор Англия стала лучшим пристанищем иммигрантов? – Костя вступает в спор. – С британской-то чопорностью, засильем традиций, привычек, недоверием к чужакам… Рудик топорщится: представь себе, среди этого засилья, как ты, мой милый, изволишь выразиться, мне легко жить, хотя работаю на износ.

– Я думал над твоим предложением полночи, – говорит он, переходя к главному. – Коль ты в самом деле хочешь мне помочь, за что я чрезвычайно признателен, помоги с первым взносом на небольшую квартирку. Понимаю, сумма большая, у нас жилье безумно дорогое, но хотя бы процентов шестьдесят – остальное сам смогу выплачивать. Наверное, смогу, – словно еще раз взвешивает свои возможности. – Будет своя крыша – остальное, в конечном счете, не столь важно.

– Договорились, – с ходу принимает вариант Костя, даже не поинтересовавшись цифрой, и с облегчением вздыхает.

6

На подлете к Москве привычно сосчитывает пульс, как делает после операции пару раз в день для самоконтроля. Сорок восемь ударов, Костина теперешняя норма. Ничего странного: лекарства, которые принимать вынужден, урежают пульс. У Наполеона, кстати, сорок два было. Хорошенькое сравнение. И все-таки странно, почему сердце не стучит, не рвется из ребер, а безмятежно, спокойненько себе, чуть ли не равнодушно тукает. Домой ведь летит, на родину, после десяти лет отсутствия – и ничего не екает. Домой… Его дом в Нью-Йорке. А родина? Может, вслед за автором «Петушков» сказать: я Россию люблю, она занимает шестую часть моей души… Родина там, где человеку хорошо. Где ему, Косте Ситникову, авиационному инженеру, киносценаристу, технологу по радиоизотопной медицине, а ныне безработному миллионеру, хорошо?

Настроение Костино ухудшается, едва встает в очередь к окошку, где паспорта проверяют. Очередь длиннющая, работают два окошка, остальные пусты. Душно, кондиционеры не включены. Потолки низкие, давящие, отвычно видеть такие. Народ в очереди помалкивает, лишь чета американская пожилая, оба в шортах и, как школьники, с рюкзачками за спиной, тихо возмущаются порядками шереметьевскими. Костя тоже молчит, изнутри медленно и тягуче страх застарелый поднимается. Будто паспорт девушке в форме пограничной предъявит прежний Костя, перед людьми в форме тушующийся – милицейской ли, пограничной, любой другой, ибо сделать они могут с ним все, что захотят, а если не сделают, то за одно это можно быть им благодарным. Хотя чего ему волноваться – документы в порядке. В кармане – два паспорта, синий американский и красный российский. Уезжал он в эмиграцию, когда гражданства уже не лишали. По прилете в Нью-Йорк встал в российском консульстве на учет, потом заменил паспорт на новый (жена, помнится, ехидничала – неужто в Совок тянет?) и теперь без визы въезжает в Москву как российский подданный, второе, американское, гражданство имеющий. На законном основании.

Данин нью-йоркский приятель Натан, у которого бизнес в Москве, тот самый, кто выходу книжки его споспешествовал, обещал машину в Костино распоряжение выделить. Так что в «Шереметьеве» его встретить должны. У Натана дом роскошный в Стейтен-Айленде, деньги, положение стабильное, знакомство водит с такими же удачниками, но очень уж от них отличается.