Джентльмен Джек в России

«К нам в комнату пришли все люди и свояченицы княгини. Сама княгиня наблюдала за тем, как я одеваюсь, через маленькое решетчатое окно рядом с тем местом, где я спала, — и я повесила на окно мою накидку, сделав вид, что не увидела ее. Княжеский кот ночью съел четыре яйца Энн и кусок сыра. Старый добрый князь тоже встал, чтобы с нами попрощаться. Прекрасные люди, хотя у местных дам есть отвратительная привычка сидеть и весь день ничего не делать».

В десять утра приехали в имение Александра Дадиани. Сам хозяин куда-то отбыл по делам, но обо всем позаботился. Слуги их приветливо встретили, накрыли завтрак в гостевой сакле. Пару часов подруги отдыхали, набирались сил. Около двух поседлали терпеливых, покладистых бочей и поехали дальше, к Зугдиди. Они видели руины башен, сточенные клыки крепостей, заброшенные церкви с куполами, разбитыми турецкими ядрами. Крутились по каменным тропам, спускались с холма и поднимались на холм, переехали один хлипкий мост, потом другой, потом третий. Анну в бедро больно ужалило маленькое красное насекомое с длинным хоботком: «Я едва успела его оторвать, но жало осталось в ране».

Стемнело. В небе расцвела пышная, похожая на мингрельский чурек луна. Они плелись по мягкой, светлой дороге, взбивая серебристую пыль Вселенной, по обеим сторонам стояли высокие кипарисы в лунном свете, словно в легких белых накидках из тончайшего персидского шелка, словно стройные стеснительные турчанки в ожидании часа, когда разверзнется душа великого неба, полная роз, меда, жемчужин и слез, и небо прольется рекою желанья, любовь моя… Анну знобило, ее мучила жажда. Она едва понимала, где они, зачем остановились, куда ее ведут. Ее донесли до кровати. Дальше — провал.

Утром Листер встала как ни в чем не бывало — такая же бодрая и неутомимая, как всегда. Она огляделась: «С самой Москвы у меня не было такой удобной кровати и комнаты, как в Зугдиди. Наша комната вся в персидских коврах, есть несколько слуг-мужчин и две симпатичные горничные. Великолепно! Подушки, наволочки, серебряный кувшин, большой стол, маленький круглый туалетный столик и зеркало на нем, есть стулья и два кресла — роскошь! Князь прислал нам мыло, гребни и щетки, халаты и красивые ночные колпаки, а также помаду и одеколоны. Мы превосходно помылись. Наши сапоги и наши накидки почистили».

Анна радовалась как ребенок — и вернувшимся к ней силам, и деревенскому уюту вокруг: двум крепким стульям, свежим пуховым подушкам, зеркалу, щеточкам и латунным коробочкам, пудре и сладкой вишневой помаде. Она наслаждалась утром в охристых всполохах петушьего крика, острыми ароматами влажной хвои и полевых трав, которыми они приправили пресный мингрельский завтрак, глупым блеяньем овец, озорным свистом быстрых стрижей, вышивавших на лазоревом ситце неба невидимые узоры и строфы персидских поэм — всей этой простой, понятной, крепкой, нерушимой на веки вечные жизнью. Сегодня было то же, что вчера, и завтра лучилось в отполированном зеркале мещанского однообразия…

Может, все-таки остановиться? Закончить сумасбродный вояж здесь, у моря, на высокой солнечной ноте простого человеческого счастья. Послать к чертям свое наивное тщеславие, и туда же — пухлые ученые книги, набитые беспомощными, никчемными цифрами. Остаться здесь, отдохнуть, понять наконец, что невозможно стать всезнающим, всевидящим Богом. К чему это самоистязание бесконечной и бесцельной дорогой? Зачем? «Анна, зачем?» — Энн робко повторила вопрос. Листер поджала губы, нервно оправила складки на юбке, отдернула корсаж и огрызнулась: «Никаких “зачем”. Никаких больше вопросов! Одиннадцать часов сорок две минуты. Нас ждет князь».