Джентльмен Джек в России

Между порцией удовольствий приходилось решать проблемы. Прошла неделя, о книгах, изъятых на таможне, никаких вестей. Анна сама поехала в Цензурный комитет — разбираться. А там все ужасно заняты: топочут по коридорам, шмыгают по кабинетам, шуршат, возятся с бумагами. Никому нет дела до мисс Листер. Наконец какой-то согбенный уставший чиновник повел ее, картаво извиняясь по-английски, в дальнюю каморку, предложил сесть и сел сам. И стал медленно вытаскивать из бездонного письменного стола мирно дремавшие гроссбухи. Шлепал на стол, морщился, чихал от пыли, облизывал указательный палец рептильным языком и долго-долго водил им по страницам, вздыхал: «Ничего-с на ваш счет». И снова — гроссбух, пыль, склизкий палец. Время шло, дело не двигалось. Листер зло молчала, щелкала крышкой часов, звенела цепочкой. И наконец поняла — служака ждал совсем другого звона. Она вытащила из кармана кошелек — и канцелярист как по команде резво подпрыгнул, схватил с полки тетрадь, ногтем, не глядя, открыл нужное место: «Ваши книги поступят в субботу, будут возвращены в порядке, не волнуйтесь». Это механическое па обошлось Анне в 20 копеек серебром.

Портрет Франца Лабенского. Рисунок. К.-Х. Фогеля. 1839 г.

Все-таки русская бюрократия была чертовски талантлива, с выдумкой, с вывертом, со смекалкой. Составлен список запрещенной литературы, но книги изымают все — без разбора. Типографии печатают карты русских городов, богато, на солидной бумаге. Но их нигде нет, а вокруг все только шепчут, что они запрещены — так, на всякий случай. Построили шоссе из Петербурга в Москву, широкое, прочное, гордость России, но планов его не сыскать — шоссе есть, но его как бы нет. Анне даже робко намекали, что и путеводители по России запрещены — «а то мало ли что, мало ли кому понадобятся».

Каталогов эрмитажной коллекции она не нашла ни в одной лавке, хотя издали их несколько. Анна сделала вывод, что они тоже запрещены, «так, на всякий случай».

Чтобы увидеть эрмитажную коллекцию, требовались хорошее реноме, громкая фамилия и умение правильно представиться главному хранителю, Францу Лабенскому. Ему высылали велеречивые письма с нижайшей просьбой разрешить насладиться шедеврами и прикладывали визитные карточки. Прошение нужно было отправить за неделю, а лучше за две, потому что Лабенский никогда и никуда не спешил. Сперва он с ленивой рассеянностью бегал глазами по бумаге, пропитанной духами и надеждой. Потом, прищурившись, изучал визитки, оценивал гравировку и статус фамилии. Затем, вооружившись золоченой лупой, приступал к главному лакомству — сургучным печатям с выпученными гербами, коронами и девизами. И лишь после, все рассмотрев и взвесив, высылал просителю заветные билеты — каждый лишь на один визит и в строго установленное время.

Лабенский, как истинный хранитель, не любил посетителей. Некоторым отказывал в билетах и большинству — в уме. Он ненавидел их базарную хитрость. Находились ведь такие, кто приходил похулиганить: поломать дверные ручки, отбить походя кусок рамы и накарябать неизбежное «Здесь был…» на самом видном месте в зале. Он плакался министру двора: «Помогите, смотрителей не хватает, непочтительная публика царапает булавками картины!» Любимой мишенью хулиганов была эффектная писающая корова кисти Паулюса Поттера[7].

Впрочем, мисс Листер, из почтенного британского рода, не вызвала подозрений, и Лабенский выдал ей несколько одноразовых билетов. Без путеводителя Анне было трудно разобраться — залы, залы, сбивчивая нумерация, убегающие в бесконечность анфилады, но кое-что все-таки увидели: «Посмотрели на “Мадонну Альба” Рафаэля, купленную графом де Бурком, датским послом для Карла IV Испанского, после эту картину продала мадам де Бурк купцам в Лондон. Видели висящий сад и прогулялись по нему немного. Посмотрели на копию картины Федора Матвеева, представляющую руины Пестума, выполненную в мозаике Константином Ринальди в 1837 году. Видели Рубенса и хорошие копии Ван Дейка. В конце осмотрели зал № 37».

Всюду сновали рабочие, забрызганные известкой и красками, — ожившие палитры почивших гениев. Через два года после страшного пожара в Эрмитаже все еще шел ремонт: «Многие залы закрыты. Везде рабочие — картины вынесены из залов и сложены в одной комнате, среди них — полотно Паулюса Поттера “Писающая корова”».