Джентльмен-капитан

— И какая же литература вам интересна, месье?

Я невольно был заинтригован.

Он передал мне книгу. На французском, конечно, но благодаря бабушке научный текст на этом языке не представлял для меня трудностей. Книга называлась «Discours de la méthode» («Рассуждения о методе»), однако, перелистывая страницы, хотя понимая слова, я не мог уловить почти ничего из смысла. Я перевернул ещё один лист. «Je pense, donc je suis» — «Я мыслю, следовательно, я существую», — прочёл я вслух. И что, чёрт возьми, это должно означать? Качая головой, я вернул книгу Леблану.

— Как же, capitaine, я не смогу пристрастить вас к образу мыслей месье Декарта? Тогда, наверное, мне не стоит и предлагать знакомство с картезианской геометрией — ибо это загадка даже для меня.

Я посмотрел в смеющиеся тёмные глаза француза и на мгновение задумался, не заковать ли его в кандалы. Он был не тем, за кого выдавал себя, а теперь ещё и шутил надо мной. Мне подвластны были средства, достаточные, чтобы выведать у него правду о его истинной сущности — разве не был я капитаном? Но каждый из нас имеет право на секреты. Джеймс Харкер, очевидно, оставил в покое тайну Роже Леблана, и так же, решил я, стоит поступить и мне.

— Месье Леблан, — сказал я ровным голосом, не в силах удержаться, — если вы и впрямь сбежавший портной, то я — турецкий султан.

— Как вам угодно, месье le capitaine. Но я думаю, вы человек знакомый с историей, даже если вам не ведома натурфилософия. Вспомните о времени, когда французами правил король Франциск Первый, и о том, как складывались дела после этого. Франция с султаном всегда были наилучшими друзьями.

Оставив Леблана с его странной книгой, мы продолжили путь к корме. Снова преодолев груды канатов, мы оказались по правому борту от кокпита, ограниченного, но по сути, открытого пространства, где хирург Скин занимался пациентом на возвышающемся над палубой ложе. Я остановился чуть вдалеке от этой сцены, поскольку обычный для Скина дух был дополнен смертным зловонием разложения, исходившим от страдальца, бесчувственно обмякшего от выпивки.

— Гангрена, сэр, — сказал Скин. — Нам вскоре предстоит отнять ему ногу.

Я вгляделся в матроса, но лицо его было мне незнакомо.

— Матрос с «Ройал мартира», сэр, — пояснил Скин в ответ на мой взгляд, — прислали его к нам вчера, пока вы были на берегу. У них нет хирурга, только брюзгливый помощник со странными идеями о врачевании.

Что–то шевельнулось в моей памяти — безусловно, что–то важное — нужно было лишь ухватить воспоминание и ясно увидеть его. Но мне не хотелось продолжать вдыхать эти нездоровые миазмы, и тем более смотреть, как Скин станет отпиливать человеку ногу. Мы с облегчением отвернулись и продолжили шагать в сторону кормы.

В самом конце Фаррел открыл люк и показал мне расположенные под нами хлебную кладовую и рыбную камеру. Я заглянул в небольшие хранилища, и при свете фонаря увидел сложенную в одном углу гору буханок хлеба высотой примерно в половину расстояния до палубы, на которой мы стояли. Мне не нужна была математика так любимого Лебланом месье Декарта, чтобы оценить количество буханок в кладовой, как и для того, чтобы заметить разницу между этим числом и цифрами, показанными мне совсем недавно.

На трапе, ведущем на главную палубу, возникла сумятица, и передо мной предстал казначей Певерелл, краснолицый и запыхавшийся.

— Капитан, я и не подозревал о проводимой вами инспекции…

— О, это не официальная инспекция, мистер Певерелл. Отнюдь. Просто прогуливаюсь по своему кораблю, не более того. Но раз уж вы заговорили об этом, казначей, думаю, нам давно пора провести настоящую инспекцию. Скажем, завтра в четыре склянки утренней вахты. В десять часов, если вы неуверенно владеете морской традицией. Сразу после утренней молитвы, если распорядок католической церкви для вас удобнее.

Последняя фраза попала в точку: подобно всем католикам, продолжающим посещать мессу в те дни, Певерелл не спешил поведать об этом миру.

— Принесите все свои бумаги, — продолжил я непринуждённым тоном, чрезвычайно довольный собой, — и тогда мы спустимся в трюм, мистер Певерелл. Естественно, цифры, которые вы так часто показывали мне в моей каюте, безупречно отражают то, что мы обнаружим в хранилищах, но, когда я в следующий раз стану докладывать об этом мистеру Пипсу и его высочеству лорду–адмиралу, и моя, и ваша совесть будут куда спокойнее после тщательного сравнения одного с другим. Вы так не думаете, казначей?

До самой смерти мне будет вспоминаться и согревать душу выражение, отразившееся на самодовольном и снисходительном лице Певерелла. Предыдущий триумф над ненавистным казначеем принадлежал Фрэнсису Гейлу. Этот был моим, и я наслаждался им.

* * *

— Спасибо, мистер Фаррел, — сказал я по возвращении в каюту. — Как вы и предсказывали, урок оказался весьма поучительным. Может быть, даже больше для казначея, чем для меня.