Джевдет-бей и сыновья

Солнце встало уже давно и скоро должно было подняться над деревьями. «Как все хорошо, как все правильно! — думал Омер. — Здесь ничего не скроешь, все именно так, как должно быть!» В нем пробудилась жажда деятельности, желание, как он говорил себе когда-то, все преодолеть и всего добиться. «Нужно было бы просыпаться здесь каждое утро, открывать окно, вдыхать свежий воздух, а потом уж ехать в город… Завоевывать…» Поверив, что сегодня у него достаточно сил, чтобы сопротивляться тоскливым мыслям, Омер пробормотал себе под нос: «Эх, город, город! Почему я не там, а здесь?» Снова у него возникло чувство собственной правоты. «Потому что мне здесь нравится. Да, нравится! Конечно, я уеду Стамбул ждет меня… Но какое сегодня утро! В такое утро хочется трудиться! Дел, правда, у меня немного, и тем не менее… Первым делом генератор!» И Омер с удовольствием стал думать о том, что он сделает с генератором, полгода ржавевшим на складе: почистит его, смажет, выяснит, где поломка, починит и установит на первом этаже, чтобы во всем доме было электричество. Потом Омер вспомнил, что этот план придумал на самом деле не он, а Хаджи. У Хаджи была еще одна идея: он советовал Омеру купить поместье вместе с пахотными землями, простирающимися по другую сторону железной дороги до самой реки. Хаджи рассказывал, что земли эти не обрабатываются из-за ссоры между наследниками покойного хозяина; он, Хаджи, однажды попытался вспахать одно поле, но кто-то донес об этом наследникам. Омеру приходила мысль о том, что и сейчас кто-нибудь может донести, что Хаджи тайно поселил его здесь и получает за это деньги; однако останавливаться на этой мысли он не стал, поскольку каждый день говорил себе, что в самом скором времени уедет в Стамбул. «Да, уеду в самое ближайшее время! Я говорил им, что у меня есть намерение приобрести поместье… Кому это „им“?» Подумав немного, Омер с удивлением понял, что при слове «они» на ум приходят не только Рефик, Назлы и Мухтар-бей, но и Керим Наджи. Потом заметил, что ему стало холодно, отошел от окна и начал переодеваться.

Стягивая свитер, он спросил себя, почему вспомнил о Керим-бее. «Я ведь терпеть его не могу Такое впечатление, что он лично в ответе за все, что не нравится мне в Турции. Ненавижу его спесивый взгляд!» Сняв свитер, Омер начал расстегивать пижаму. «Что я отвечу когда они спросят, что я здесь делал? Например, тете? Хорошо, что я написал ей. Скажу то же, что в письме: продажа остававшихся здесь машин заняла много времени. И Назлы я так же напишу. Интересно, что она обо мне думает? Ответ все еще не пришел… А если я куплю это поместье, как им это объяснить? Поскольку они уверены, что я человек умный и расчетливый, то решат, что я что-то такое знаю. Знаю ли?» Надев свежую, выстиранную женой Хаджи рубашку, Омер почувствовал себя еще более бодрым. «Конечно. Я скажу, что научился ценить здешнюю настоящую, неиспорченную жизнь. Им этого не понять. Да я и сам в это не верю… В таком случае, почему я до сих пор здесь? Потому что боюсь, что мое честолюбие выдохлось, жажда жизни ослабла! Хотя… Нет, это не так. Моя жажда жизни настолько сильна, что просто так не ослабнет. Тогда почему?» Усевшись на кровать, Омер снял пижамные штаны и, почувствовав, как начали мерзнуть ноги, поспешно начал натягивать брюки, ощущая в себе растущее желание бегать, прыгать, жить. «Потому что тамошняя заурядная, пошлая жизнь не по мне. Здесь, на природе, все такое простое и настоящее… Здесь нет фальши, вот в чем дело!» Он сходил за сапогами, которые вечером, чтобы не чувствовать запаха, поставил в противоположном от кровати углу. «Здесь я ощущаю себя средневековым рыцарем, сипахи, [95]живущим в своем тимаре, крупным землевладельцем, настоящим человеком. Какие замечательные сапоги! Такие теперь никто не носит». Сапоги эти Омер купил в Эрзинджане. Заправив в них брючины, встал на ноги.