Джевдет-бей и сыновья

— Вот теперь наконец все начинается по-настоящему! — обрадованно провозгласил Омер. — Ты, Рефик, тоже пей. Хотя тебе-то особой нужды нет…

— Да уж, ему и так всегда хорошо, — сказал Мухиттин. — Счастливый человек!

— Друзья, не думайте, что я так уж счастлив!

— Тогда расскажи, что тебя печалит, а мы послушаем, — предложил Омер.

— Я уже рассказал, но могу еще… В этом доме мне неспокойно. И моя работа мне не нравится. Я пытаюсь понять, как начать жить по-новому…

—.. Но понять не получается, — раздраженно перебил Мухиттин. — Не верю я в это Рефик, не верю! Твои, как ты говоришь, поиски ни к чему не приводят. Как жил, так и живешь. Ты просто хочешь успокоить свою совесть! Иначе зачем эти поиски? Что тебе не так?

— Мне все кажется пошлым и заурядным. Я не могу делать то, что делал раньше!

— Послушай, ты сколько раз мне это говорил!..

— Да, ты прав. — И Рефик виновато потупился.

— Нет, друзья, так не пойдет, — проговорил Омер. — Мы только и делаем, что повторяем одно и то же. Надоело!

— У вас нет убеждений! — сказал Мухиттин. — Это отвратительно!

— Ты, выходит, считаешь нас отвратительными? — спросил Рефик.

— Теоретически — да! Да и на деле вы потихоньку начинаете казаться мне таковыми.

— Иными словами, дружба наша кончена! — сказал Омер.

— Это ты из гордости так говоришь. Не понравилось, что не ты первый сказал…

— Нет! Ну или допустим, что да. Но самое главное — ты нас избегаешь. Почему? Даже придя сюда, говоришь, что у тебя нет времени, что ты должен идти куда-то еще. Так ли уж важны эти твои дела? Не думаю. Ты боишься, что мы будем над тобой смеяться. Твои пантюркистские стишки не только страшны, но и смешны!

— Да, не нужно было мне сюда приходить! — закричал Мухиттин.

— Смешны, дружище, что поделать, смешны!

Мухиттин допил второй стакан.

— А ты что скажешь, Рефик? Читаешь его журнал?

— Читаю.

Мухиттин вдруг снова закричал:

— Да, ты из тех, кто из страха показаться смешным ничего не может сделать! Только бы не прослыть смешным, заурядным, поверхностным! Только бы никто о тебе ничего такого не подумал! Заурядным человеком ты быть боишься, а скверным — нет. Почему? Ты когда-нибудь над этим задумывался?

— Честно говоря, нет!

Сказав это, Омер насмешливо улыбнулся, но Мухиттин понял, что он уязвлен, и с чувством собственной правоты продолжил:

— Почему же ты так боишься быть смешным и не боишься быть отвратительным и неправым? Да, возможно, ты считаешь, что самое главное — это ум. Я тоже так когда-то говорил. Но почему, если человек что-то делает, он обязательно дурак? Почему, если человек во что-то верит, он непременно идиот?

— Я верю в себя, — заявил Омер, стараясь выглядеть веселым.

— Верил… Собирался заработать кучу денег, завоевать Стамбул и всю Турцию… Не будем сейчас говорить о том, как это все отвратительно. Но ты ведь этого не сделал? Не женился, потому что испугался, что над тобой будут смеяться. Ничем не занимаешься, ничего не делаешь — хочешь в первую очередь ублажать свой ум. Ведь ты думаешь, что если сделаешь что-нибудь, то потеряешь право критиковать — нет, нет, не критиковать, а просто насмехаться. Не женишься, потому что иначе у тебя не будет права находить брак глупым, заурядным, пошлым явлением. Вот ты сбежал из Стамбула, спрятался в провинции. А зачем, спрашивается, вернулся? Вот зачем: хочешь посмотреть, что мы все тут делаем. Увидишь, какие мы заурядные и пошлые, и обрадуешься. Ты ведь сам говоришь, что приехал сюда из любопытства? Но нет, не из любопытства ты приехал, а чтобы вдоволь покривить губы. Могу себе представить, с какой радостью ты брал в руки мой журнал! И наверняка говорил сам себе: «Кто знает, сколько там найдется всего смешного»!

— Я, по-твоему, такой простой человек, Мухиттин?

— Может, и сложный, но эта ситуация представляется мне именно такой вот простой.

— Скажи тогда вот что: можно ли одновременно жить и над всем смеяться? Можно ли быть счастливым и при этом открыто говорить, что все скверно, если все действительно скверно? Не бывает такого!

— Бывает-бывает. Если веришь, бывает!

— Но то, во что ты веришь, — смехотворно! К тому же я не думаю, что ты на самом деле веришь.

— Что, не нравится тебе, что я к чему-то привязан? Страшно?

— Да нет, мне это просто кажется смешным, говорю же. А поскольку я с тобой знаком, то мне, по правде говоря, еще и любопытно, как ты ведешь себя среди этих людей?

— Каких людей? — спросил Рефик. Он тоже потихоньку пил.

— Среди националистов и пантюркистов.

— Я попросил бы не говорить об этих людях таким отвратительным, насмешливым тоном!

— Никто не может отнять у меня права говорить о чем угодно и так, как мне это угодно!

— Отвратительно и пошло! Какого же ты о себе высокого мнения! У него, видите ли, есть право обо всем говорить и все высмеивать! Да с чего ты это взял? Кто ты такой? Никто! Я видел тебя на помолвке, помню, как ты всем улыбался. Все тобой восхищались. А твой взгляд говорил: «Не смейся надо мной, Мухиттин, пожалуйста!» Хотелось бы мне посмотреть, как ты живешь в этом своем Кемахе, Альпе или как его там.