Джевдет-бей и сыновья

— Это было в тот год, когда в Европе началась война. Твои покойные родители, покойный дядя Тевфик и я все вместе пошли в один ресторан, незадолго до того открывшийся в Бейоглу — нет-нет, не в Бейоглу, а рядом с Туннелем. Там было очень мило. В то время вообще было мало подобных мест, куда можно было пойти женщинам. Ты стал озорничать, мама твоя рассердилась, а я и говорю: дай-ка я возьму его на ручки, успокою. И вот взяла я тебя, укачиваю, а ты, негодник, знаешь, что сделал? Да еще на мое новое шелковое платье? И вот я тебя к себе прижимаю, чтобы твоя мама не увидела пятно и еще больше не рассердилась, и при этом… — Тут тетю Джемиле охватил приступ смеха.

Засмеялся и Омер, краем глаза поглядывая на Назлы. Та поморщилась — история явно показалась ей неприятной, и Омер рассердился на тетю за то, что она ее рассказала. Потом сделал вид, будто вспомнил о чем-то важном, и встал.

— Я, пожалуй, уже пойду.

Как он и ожидал, сначала его пытались отговорить, потом смирились и встали, чтобы проводить. Прощаясь, Мухтар-бей сказал Омеру:

— Не забывайте о наших реформах. Всегда помните о них! Первым делом нужно думать о благе государства, а потом уже о своем собственном. Согласны? Передавайте привет вашей тетушке и ее мужу!

Тетя Джемиле тоже велела передавать приветы в Бакыркёй.

— И приходи к нам еще. Не придешь — обижусь, так и знай! Ты и сегодня бы не пришел, если бы не это. — Она показала на конверты, которые Омер держал в руках, и тут же извиняющимся голосом прибавила: — Нет-нет, это я пошутила!

Омер что-то отвечал тете, но внимание его было сосредоточено на Назлы, которая стояла у двери, по-прежнему с кошкой на руках. «Я буду завоевателем!» — вдруг сказал он сам себе. Пожал Назлы руку, погладил кошку по голове и пошел. Спускаясь по лестнице, снова пробормотал: «Буду завоевателем!» Джемиле-ханым прокричала ему вслед, чтобы надел пальто, потому что на улице холодно. На улице действительно дул холодный ветер. У больницы «Гюмюшсуйу» стояла армейская машина. По лестнице, прихрамывая и опираясь на плечи двух своих товарищей, поднимался солдат. Омер поймал такси и велел ехать в Бакыркёй.

По пути он вспоминал события этого длинного дня. Утром позавтракал с тетей и дядей, посмотрел, как режут барашка, пообедал у других родственников, после обеда поехал к Рефику. На улицах праздничного Стамбула, в просторных, жарко натопленных гостиных, заполненных большими шумными семьями, было что-то такое, от чего хотелось держаться подальше. Вспоминая прошедший день, он чувствовал, как нарастает в нем желание сломать, перевернуть с ног на голову что-нибудь в здешних порядках — только вот что? «Нет, я не хочу застыть в этом тихом ватном спокойствии, в ленивой семейной жизни! Но если не это, то что?» — подумал Омер, потянулся и зевнул.

Глава 6 ЧТО ДЕЛАТЬ?

За ужином Омер и Мухиттин ели котлеты по-измирски, специально приготовленные поваром Нури по случаю прихода друзей Рефика, участвовали в семейной беседе, развлекали всех как могли. Потом снова удалились в кабинет и стали болтать о своем — но опять, правда, не о том, о чем хотелось поговорить на самом деле. Рефик думал, что настоящий разговор пойдет после того, как все лягут спать, а они спустятся в опустевшую гостиную. Раньше всегда так и было. После долгих часов, проведенных за покером, они спускались вниз, ставили самовар и говорили, говорили… Мухиттин однажды сказал, что примерно так же проводили вечера Пушкин и другие просвещенные русские дворяне — он прочитал об этом в одной книжке.

Часы за дверью начали бить. Омер потянулся и вытянул голову, чтобы посмотреть на поднявшиеся в воздух вместе с рукой часы на своем запястье. Потом зевнул и снова вернулся к книге, которую листал. Мухиттин забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. С лестницы донеслись звуки шагов, потом затихли, и снова слышно стало только тиканье часов.

— Давайте пойдем в гостиную, — предложил Рефик.

Стараясь не шуметь, они спустились вниз. Рефик по узкой лестнице прошел на кухню и обрадовался, увидев, что Нури поставил самовар. Вместе с самоваром вернулся в гостиную. Мухиттин уже расположился в любимом кресле Джевдет-бея.

Омер расхаживал по соседним комнатам с сигаретой в руке, разглядывал мебель. Выходя из комнаты, в которой стояли инкрустированный перламутром гарнитур и фортепиано, он сказал:

— В этом доме ничего не меняется! — Увидел самовар, обрадовался и прибавил: — Не думай, я это не в укор тебе говорю.

Рефик улыбнулся, заметив, что вид кипящего самовара, как ему и хотелось, начинает благотворно действовать на неразговорчивых дотоле друзей.

— Вот, стало быть, как ты думаешь? — сказал Рефик, и, желая вовлечь в разговор Мухиттина, повернулся к нему: — А ты что скажешь?

— Ты же знаешь, что мне твой дом не очень нравится.

Рефик понял, что все будет именно так, как он хотел.

— Да уж знаю, — сказал он, улыбаясь, и, чтобы не молчать, прибавил: — Впрочем, разве тебе вообще нравится что-нибудь, кроме поэзии?

— А как же. Женщины, веселье, умные люди…