Джими Хендрикс. Предательство

Опыты отыграли с Халлидеем в Вильрю, крошечном городке на границе с Люксембургом, затем, уже в следующем месяце, они добрались до Парижа. Для "большого шоу" в Олимпии, состоявшегося вечером 18 октября, им потребовалось время, чтобы отрепетировать свои действия на сцене. Джими рассказал мне, что изучил каждый дюйм её, прошёлся по рядам партера, чтобы почувствовать атмосферу зала, и в его голове зрел план выступления, который так долго перед этим они с Часом обсуждали. Через несколько часов он тихо вышел из театра. Его нервы были напряжены, и он хотел один, хотя бы несколько минут, побродить по городу, ощутить его.

Он пошёл по бульвару Капуцинов, примечая названия улиц, встречающихся на его пути, запоминая дорогу назад, в глубоко поразившую его Парижскую Оперу.

— Мне бы хотелось исчезнуть в утробе этого здания, так похожего на огромный деньрожденческий торт. И я никак не мог понять, как они допустили, чтобы какие–то гитаристы играли на его сцене.

Настало то, к чему страстно стремился он всю жизнь — Большое Время. Ребёнок Люсиль, малыш Джонни, во Франции, в Париже. Так непохоже на его мать — он вырвал у своей Судьбы шанс, насколько он ни был мал. Вспоминая тот день, в октябре 1966 года, Хендрикс так описал своё возбуждённое состояние и свои страхи:

— Никогда я, в самых отчаянных моих фантазиях, не представлял места столь прекрасного — города с такой громкой историей, о котором я хотел узнать каждую, даже незначительную, мелочь, произошедшую там, узнать о королях и о королевах, о революциях и о восстаниях, и о том, как строился этот город, и какие люди жили в нём в прошедшие века. Я хотел попросить Время остановиться ради меня, чтобы успеть изучить все эти фантастические и великолепные здания за ту неделю, как я там был.

Стоял холодный октябрь, небо — затянуто облаками. Дешёвая куртка не грела Джими. Но он всё шёл и шёл вперёд.

— Но тут, в какую–то долю минуты, словно по щелчку моих пальцев, серое растворилось и передо мной взвилась в небесно–голубую даль великолепная башня. Я вижу её, как если бы это было час назад. Волшебство ли это было — всё произошло так быстро. Я видел прежде Эйфелеву башню на открытках, но я не понимал, насколько она изящна.

Его поразили старинные фонарные столбы "украшенные золотыми прикосновениями":

— Мне захотелось слиться с ним, и я перешёл через реку по старинному мосту и, обернувшись, увидел вдали хрустальные фонтаны, источающие свет. Я полюбил каждую частичку этого невероятного города. С его суетой, с его толкотнёй. Со всеми этими визжащими и сипящими гудками нескончаемых машин. А его воздух, насыщенный ароматом роз… пряный запах жареных каштанов, которые готовят буквально на каждом углу на больших жаровнях… смешивающийся с табачным дымом и выхлопными газами парижских такси. И я подумал тогда, то, в чём я всегда уверял себя, наконец–то, должно было теперь свершиться.

Джими нервничал в ожидании этого 15–минутного прорыва, когда он, Мич Мичелл и Ноэл Реддинг выступят в качестве никому известного коллектива, вставленного в программу концерта в Олимпии в самое начало. Он готов был воспринять реальность одобрения, которое приготовили французы для такого Джона–Ни!

— Смогут ли они, по крайней мере, хоть немного понять его Опыты? — думал Джими. — Следует ли нам играть очень громко? Сможем ли мы слышать друг друга тогда, находясь на сцене?

Во время репетиции один рабочий сцены старался ему рассказать, насколько позволял его английский, о всех тех звёздах, которые уже выступали в Олимпии. Джими никогда не слышал их имён, которые перечислял ему этот француз, но почувствовал, что они были очень особенными по его возбуждённому голосу.

— Он напел мне многие из их песен и все по–французски, думая, наверное, что я пойму его. Было очень мило с его стороны, он так старался. Я сказал, что хочу поблагодарить публику со сцены, и он учил меня произносить ‘merci beaucoup’. Я был в восторге, когда он сказал мне, что Боб Дилан выступал в Олимпии всего за несколько месяцев до меня. Естественно, я воспринял это тогда благоприятным предзнаменованием. Знай я тогда, что буду снова выступать в Париже… что они снова захотят меня видеть.

Жан–Пьер Лелуа был на его первом выступлении, тогда в Олимпии. Лелуа, молодой фотограф, ставший уже известным, благодаря своим фотографиям Рэя Чарльза, Майлза Дэвиса и Чарли Мингуса, у него был пропуск — и за кулисы, и на сцену, и в артистические — чтобы запечатлеть переживания новой группы, момент их концентрации, возбуждение каждого перед выходом на сцену такого престижного зала.

Позже Лалуа рассказывал мне об этом октябрьском вечере:

— Меня поразила манера игры Джими, как он держится на сцене. Мне он напомнил Колтрейна, когда он впервые появился на сцене в 1961 году вместе с Майлзом Дэвисом. Музыка Хендрикса пробуждала в тебе неизведанные чувства. Это было нечто совершенно необычное. Он не обращал никакого внимания на то, что его снимают. И я в первую же секунду понял тогда, что он станет великим.