Джими Хендрикс. Предательство

— Сколько их теперь осталось? — решила я зайти с другой стороны.

Мои опасения подтвердились, она призналась, что три пачки оставались не распакованными, а одну открытую она нашла на полу.

— Сколько таблеток оставалось в ней? — повторила я свой вопрос.

— Одна… только одна.

Она прервалась и снова заревев, сказала вполне осознанным тоном:

— Они очень сильные. Мой доктор предупреждал меня никогда не брать больше половинки.

Итак, девять таблеток. Девять — любимое число Джими. Число, про которое он всегда говорил, что "оно приносит либо большую удачу, либо большое несчастье". Итак, он сознательно принял девять.

— Девять, — вслух произнесла я, но лучше бы я этого не делала. Судя по её безразличному виду, было очевидно, что всё, что произошло, не имело ни малейшего значения для Даннеманн. Но, тем не менее, может быть, что–то было в моём голосе или что–то она увидела в моих глазах, что заставило её неожиданно оживиться, и она выказала явные признаки тревоги.

— Вам это что–то говорит? — сказала она, явно возбуждённым голосом.

— Это любимое число Джими, — сказала я коротко.

Она вцепилась в меня и не отстала, пока я не объяснила ей. Меня поразило её желание узнать всё, что я могла рассказать о Хендриксе. Это меня сильно докучало. Я хотела найти ответы, на свои вопросы.

— Теперь, я хочу знать всё про таблетки, — сказала я. — Вы рассказали полиции всё, что рассказали мне?

Она отрицательно замотала головой.

— Вам следовало рассказать им о каждой мелочи. Если вы этого не сделаете, это сделаю я.

— Если вы думаете, что я… — Даннеманн засомневалась.

— Вы сказали, что Джими сидел за столом и что–то писал. Что он писал? Где эти записи сейчас?

Моника поднялась с кровати. Она улыбалась.

— Я покажу вам.

Она вышла и тут же вернулась, сжимая в руке три листа бумаги, очевидно вырванные из блокнота, примерно тетрадочного размера.

— Вы — мой друг, — сказала она, протягивая мне эти листки, как если бы награждала меня величайшим сокровищем в мире.

— Это последнее, что написал Джими, — сказала она гордо. — Я нашла их на обеденном столе.

Я читала длинную, немного таинственную, но связную поэму, написанную его вьющимся, как лесной ручеёк, почерком. Она начиналась словами:

История Иисуса стара как мир
Его распяли, женщина одна
Рукою показала…

и оканчивалась -

Рассказ всей жизни — быстрее взгляда
Любви рассказ — привет–прощай
До встречи новой.

Больно видеть этот знакомый и милый почерк и осознавать, что это последнее, что написано его рукой.

Я уже слышала об этой записке от протрезвевшего Эрика. Он сказал мне:

— Джими оставил длинную поэму. В то утро, когда он умер я был там, и я нашёл эти три листка за кроватью, и я пытался расспросить о них Монику.

Многого же стоят её слова о находке этой поэмы на обеденном столе!

В последний год своей жизни, Джими стал бережно относиться к своим законченным работам и хранил их в кожаной цвета бургундского красного вина папке, "так они не порвутся", часто повторял он. Он, должно быть, хотел сохранить особо дорогие для него стихи для будущего. Это не были тексты новых песен, ничего из того, что Хендрикс бы хотел записать на пластинку. Это были слова — я бы сказала, мечтания — уставшего и взволнованного человека.

Эта поэма — крик его души в эти мрачные предрассветные часы 18 сентября 1970 года.

Для меня стало очевидным намерение Джими, выбор, который он сам сделал. Мыслями я возвращалась назад в те дни, когда мы вели разговоры о "днях девятки". Для него они очень значимы. Я уверена, что он умышленно противопоставил себя Судьбе и сделал осознанный выбор. И если не девять таблеток весперакса сделали это — именно, девять — то это не было бы смертью для него.

Вот он и обрёл покой в своей душе.

Кода

— Нет! Только не Джими! — страдальчески вскричал Эрик Клаптон. — Лучше бы взял меня, не его!

"Меня нет, я разбит вдребезги!" — Напечатали газеты крупными буквами слова Мика Джаггера.

В день смерти Джими Час Чандлер на поезде ехал на север в Ньюкасл, на платформе его встречал отец. При встрече с сыном первое, что сказал отец, что умер Джими. Так же как и Мич, и Ноэл Час испытал огромную боль. Дик Кац, лондонский агент Джими, который поверил в своё время в талант Джими, сказал мне:

— Это величайшая трагедия, свидетелем которой я стал.

Для поклонников Джими известие о его смерти стало переломным моментом в их жизни. Шок. Горе. Хендрикс? Нет, газеты ошиблись. Это должно быть какая–то дикая ошибка. Как если бы солнце вдруг исчезло с неба. Невозможно. Для всех молодых людей по всему миру эта потеря 27–летнего Джими Хендрикса 18 сентября 1970 года представилась ужасным, всёразрушающим концом эры невинности.

Сколько денег при нём было?