Джими Хендрикс. Предательство

Эрик не сдержался и зарыдал в трубку. Нашего обаяшки-Джими… уже нет.

Солнечные лучи проникая через больничное окно, играли зайчиками на стекле телефонной будки и пылающим веером расходились вокруг меня, так не соответствуя настроению этого неожиданно ставшим таким уродливым дня.

Выбежав на улицу и глотнув свежего воздуха, я почувствовала, что абсолютно не способна сдерживать захлестнувшую меня эмоцию. Мне просто необходимо было собраться с мыслями. Одна единственная мысль стучала кровью в моих висках: Мы обязаны выяснить, что всё–таки на самом деле произошло с Джими в эти часы перед его последним вздохом. Мы просто обязаны узнать правду.

Глупые придурки, понимают ли они вообще, что такое смерть?

В этот субботний день Лондон был необыкновенно тих. Джими уже нет 24 часа. Такси шуршало шинами, спускаясь с холма от Хайгейт к центру Вест–Энда. В витринах многих магазинов были выставлены большие фотографии Джими Хендрикса в память о герое этого города, этой страны, которая любила его, а теперь скорбит. Удивительная честь. Ему приятно было бы об этом узнать. Джими часто говорил о своём желании почувствовать, что его музыка достигла сердец "обыкновенных людей". И эти фотографии, вывешенные в этот день, ещё раз доказывают, что он совершил задуманное.

Впереди предстояла миссия, которой я страшилась. Я вся была поглощена мыслями, что же произошло в эти последние часы? Несчастный случай? Передозировка? Убийство? Эрик Бёрдон устроил мне встречу с Моникой Даннеманн в скромной старомодной гостинице, где остановился со своей группой.

В этом чёрном лондонском такси я набралась решимости услышать любое, что могла бы сказать эта женщина, которая видела как умирает Джими. Я думала о том звонке, который застал меня в доме моих друзей, перед тем как приехало такси. Один из приятелей человека, который был там, подумав, что мне это будет интересно, сообщил, что Джими был поздно вечером за несколько часов до своей смерти в одной компании на частной квартире и что Даннеманн заехала за ним туда на своей машине в 3 часа ночи. Мне вспомнились раздражённые слова Джими, сказанные мне неделей раньше о его так называемых друзьях, английских и американских, которые в погоне за ним должны были собраться здесь, в Лондоне. Эти, в полном смысле этого слова, "ублюдки" всегда плотным кольцом окружали Хендрикса, и независимо нравилось ли ему это или нет, их жизнь протекала вокруг него.

Музыканты Эрика все толпились в лобби, окружённые фотографами и разношёрстными репортёрами. Я услышала визгливый, требовательный голос одного из репортёров, спрашивающий:

— Скажите нам каждое слово, которое Хендрикс произнёс, будучи с вами в клубе у Ронни Скотта!

Я виделась с ребятами из War в Лос–Анжелесе и на студии и за кулисами, куда я приходила к Эрику. Многие из них ещё совсем юные и неопытные, непривыкшие играть за границей и ещё менее привыкшие к вспышкам камер и вниманию со стороны журналистов, которое встретили они здесь в связи со смертью знаменитости, которую едва только узнали. Парни были возбуждены, некоторые даже под действием LSD, которое, не задумываясь, раздавал коварный голливудский соменеджер Эрика, Стив Голд. Пара из них поприветствовали меня несколько жарче, чем следовало, думая, может быть, что мне это будет приятно, но вызвав во мне только отвращение. Глупые придурки, подумала я, вырвавшись из их объятий. Понимают ли они вообще, что такое смерть? Это им не ещё один сыгранный концерт и поспешила к лифту.

Узкая кровать, вот и вся мебель в небольшом номере Эрика. Полумрак и уныние. Пробивающийся через треснутые стёкла старых рам свет на всё отбрасывал тёмные полутени. Насколько я не хотела видеть эту женщину, настолько я требовала от Эрика, чтобы он устроил мне встречу с ней, я должна была увидеть эту Монику Даннеманн. Не прошло и пятнадцати минут, как сопровождаемая подружкой Эрика наштукатуренная блондинка, с головы до пят вся одетая в чёрное постучалась в его дверь. Я сразу узнала ту, с которой видела Джими в прошлый четверг в клубе у Ронни Скотта.

Оказалось, она тоже искала встречи со мной.

— Я столько наслышана о вас, — сказала она по–английски с ужасающим немецким акцентом, готовясь расцеловать меня в обе щёки по европейскому обычаю. Но я вовремя увернулась.

Последние её слова насторожили меня.

— Э… — начала я, полная сомнений.

— Вы же писательница и живёте в Лос–Анжелесе. Я хочу дружить с вами и навестить вас в Калифорнии.

От её слов я невольно вскрикнула… проклятье… чёрта–с–два! Друзья! Джими умирает в её квартире, а эта женщина думает о том, как бы с кем–нибудь подружиться! Сдержав свой гнев, я понимала, что должна быть с ней хладнокровна, чтобы вытянуть из неё все подробности. Эрик вышел, и я присела на краешек кровати, она сделала то же, одарив меня ещё одной улыбкой.