Джинны пятой стихии

— Я думаю, столь серьезное учреждение не обязано ведать командировками в Москву рядового инженера.

Баринов громко рассмеялся.

— Нина Васильевна, голубушка, или вы не знаете, сколь многочисленными и разными делами ведает это, как вы назвали, «серьезное учреждение»!.. А звонил, признаюсь, я сам, кстати, из кабинета второго секретаря. Если вы не в курсе, я член бюро горкома. И поэтому против истины нисколько не погрешил… Слушайте, а еще фанты у вас нет?

Теперь он пил, смакуя каждый глоток, и беспрерывно болтал о разных пустяках. Нина терпеливо ждала, когда он перейдет к главному. И он начал об этом главном — но без перехода, все в том же легкомысленном тоне, в котором только что рассказывал очередную байку.

Как оказалось, всю предыдущую неделю Баринов названивал в Москву, договариваясь, как он выразился, «о предварительных наметках исследования шестой фазы сна», то есть Нининых сновидений. Разговаривал с мелкими сошками, кто каким-либо образом был ему чем-нибудь обязан. Те гарантировали содействие. А с крупными акулами он надеялся найти общий язык при личных встречах, тем более что готовились они сразу с двух сторон — здесь, в Москве, и самим Бариновым через свою республиканскую Академию наук. Но, надо признать, он потерпел сокрушительное фиаско… Баринов подумал немного и повторил еще раз: «Вот именно — сокрушительное…»

Институт экспериментальной медицины готов включить в свой план тему, но — на следующую пятилетку. Институт мозга с удовольствием подключится к работе, однако ж сугубо неофициально. Костюковский из Центральной лаборатории сна внимательно и с интересом выслушал Баринова, склонив набок свою красивую седую голову, и объявил, что все это чепуха, вздор, реникса («Да-с, милый Павел, да-с, реникса!»). И, поддернув белоснежные манжеты, заявил о своем желании как-нибудь в конце лета денька на два-три слетать к ним в гости, посмотреть, чем они занимаются, и вообще…

Единственный светлый лучик блеснул сегодня утром. Баринову устроили встречу с ребятами из епархии Гизенко, того самого, который занимается космической медициной. Баринов не знал их, «космачи» его, поэтому долго ходили вокруг да около, вроде бы принюхиваясь. Выслушали, попереглядывались, тут же намеками и отдельными фразами, им одним понятными, посовещались — и обещали подумать. Как Баринов понял, у них возникли свои сложности со сном в невесомости. То ли перебои фаз, то ли их взаимопроникновения, хотя как это вообще возможно, никто понятия не имеет. В общем, при длительных полетах, за полста суток, кое у кого из космонавтов отмечались непонятные нарушения сна. Даже придумали этому название «мерцающий сон». Космонавт неожиданно для себя на протяжении всего пяти-семи минут мог раз десять уснуть и проснуться, причем видел при этом самые натуральные сны. Иногда кошмарные, иногда приятные, чаще нейтральные, а субъективно по продолжительности восприятия они доходили иногда до получаса. Более того, этих минут вполне хватало, чтобы выспаться на сутки вперед. К сожалению, содержание снов никем не фиксировалось, но один из ребят припомнил, что кто-то из космонавтов, пытаясь выразиться образно, упоминал о них как о снах «из чужой жизни».

— Павел Филиппович, почему вам так нужны москвичи?

— Если честно, я бы предпочел сейчас не отвечать на ваш вопрос. Но если вы настаиваете…

— Да.

— Что ж, ваше право… Я боюсь, Нина Васильевна, прийти к неверным выводам. А это чревато — в первую очередь для вас. Извините.

— А дома, у себя вы не могли бы найти такую помощь?

— Вопрос, что называется, «на засыпку». Увы, среди моих сотрудников таковых, к сожалению, нет. У одних потенция не та, другие — просто не те. Игорь мог бы, однако ж он еще молод и зелен, в силу чего отягощен чужими мыслями, идеями и взглядами. Он закончит аспирантуру, защитится, поработает у меня пару лет и уйдет генерировать свои идеи в другом месте. Именно потому, что способен их генерировать. Вообще, он весьма перспективен как ученый. Такой вот парадокс.

— Двум медведям в одной берлоге…

— Да, что-то в этом роде. А если останется — потеряет индивидуальность, и очень легко, даже незаметно для себя.

— Почему же тогда говорят о научных направлениях, о научных школах?

— Нина Васильевна, милая, какой у меня штат? Я могу в своей захолустной лаборатории держать пятнадцать лаборантов, десять младших научных сотрудников, столько же просто научных и шестерых старших. Ну, еще Александра Васильевна, мой заместитель. Вот и все! Да еще парочка-тройка аспирантов… Помилуй бог, какая тут может сложиться школа?! Не до жиру, хотя бы просто толковых и думающих работников найти!

— А что вам сказал Банник?

Баринов медленно выпрямился в кресле и сложил руки на груди. Нина невозмутимо встретила его пытающий, подозрительный взгляд.

— Вы откуда его знаете? Вы что, виделись с ним? Говорили?.. Или кто-то был от него?

— Нет, разумеется, — подпустив немного легкости в голосе, сказала Нина. — Слышала о нем от кого-то. Недавно, еще во Фрунзе.

Взгляд Баринова стал острее и пронзительней. Вдруг в нем появилось беспокойство.