Джинны пятой стихии

— Да, Юра, совсем забыла! Позавчера мне дали путевку в «Бригантину». На два сезона, как мы и хотели.

— Н-да? — Юрий поднял глаза от тарелки. — Ну что ж, радуйся.

— Ты чем-то недоволен?

— Всем доволен, разве не видишь? — Он снова принялся за еду, сердито и резко орудуя вилкой.

— Странно… Мальчику надо отдохнуть, а в «Бригантине» ему в позапрошлом году очень понравилось. Даже уезжать не хотел… Вода, солнце, лес. Очень приличные корпуса. С питанием тоже неплохо.

— Ну да, спихнешь его на два месяца с глаз подальше!

— Юра, что с тобой? Какая муха укусила?

— Такая! Большая и в полосочку!.. Знаешь, мне это уже вот как надоело! — Он бросил вилку и яростно резанул себя ребром ладони по горлу. — Вот как!

— Понятно. — Она тоже положила вилку и отодвинула от себя полупустую тарелку. Свое недовольство он уже несколько раз пытался высказывать, но тогда, видимо, еще не созрел. А сегодня, значит, самая пора. — Так, я тебя слушаю.

— Слушаешь, да не делаешь. Какого черта! Жена ты мне, в конце концов, или не жена?

— Ну, как сказать. Наверно, так: жена — в той степени, в какой ты мне муж.

— Какая ты жена, если тебя ночами дома нет!

— Юра, прошу тебя, давай поспокойнее, хорошо? Ты же знаешь весь ход эксперимента. Дело долгое, непонятное… Мы же с тобой говорили на эту тему. И не раз, и не два…

— «Говорили», «говорили»! — передразнил он. — На разговоры умные — это мы мастера! Это нас хлебом не корми!.. В общем, мне надоело. Эксперименты? Экспериментируй днем. А ночью изволь быть дома. Нечего таскаться черт знает где!

Нина рассмеялась.

— Да ты никак ревнуешь, а, Юрочек?

— Какой я тебе к черту «Юрочек»! — Он выскочил из-за стола, чуть не опрокинув табуретку. — Не смей меня больше так называть!

Нина поднялась и положила руку ему на плечо.

— Юрка! Хватит дурить! Ты пойми, прошел год — всего только год! Помнишь, как мы с тобой говорили? «Пусть год, пусть два или три, но надо же понять, откуда такая напасть!» Помнишь? Твои слова…

Нервным движением он сбросил ее руку с плеча.

— В печенках сидит такая жизнь!

Нина отошла, села на место и снизу вверх посмотрела на него.

— Может, ты хочешь, чтобы я попала в психушку? — тихо спросила она. — Ты же знаешь, это мне недолго.

— Не надо! — Он ударил кулаком в стену. — Не надо меня пугать! И шантажировать не надо! Не боюсь я ничего — ни твоей психушки, ни вашего чертового ЛТП!

— А вот ЛТП тут ни при чем! Сейчас речь не о тебе, — резко сказала она, и губы ее сжались в узкую полоску.

Он не услышал. Он сорвался окончательно и, колотя по своей привычке кулаком по стене, понес уже совершеннейшую чушь…

Но нет, для него самого это была не чушь, он так убежденно, так страстно говорил, почти обличал… Похожая убежденность появлялась у него обычно после трехсот-четырехсот граммов, однако сегодня — Нина была уверена — он не пил, да и, пожалуй, воздерживался не менее недели. Она замечала: когда уходила вечерами, когда приходила перед работой — запаха от него не чувствовалось. А раз так, раз он и сейчас не в подпитии, можно надеяться его переубедить. Единственно, что надо — сдержаться, перетерпеть, не ответить на его грубость. Сдерживаться последнее время становилось труднее, но пока удавалось. Нина знала, что сможет выдержать и не такое.

Но нервы изрядно поизносились. Внутреннее напряжение вызывало к жизни острую боль, которая возникала где-то внутри черепа, над бровями, а оттуда распространялась дальше, во все стороны, и сходилась в верхней части затылка…

А он продолжал кричать и кричать. Временами она пыталась вставить в его монолог что-нибудь более-менее вразумительное, мягкое, примиряющее, но от звука ее голоса он, казалось, ярился еще больше, даже не вслушиваясь в смысл сказанного.

Обед, можно сказать, закончился.

Юрий прошел к окну и закурил, ломая спички, а в промежутках между затяжками продолжал свои гневные тирады. Тем временем Нина убрала со стола, принялась мыть посуду.

— Да ты меня и слушать не хочешь! — Он выбросил в форточку недокуренную сигарету, подошел и крепко схватил ее за плечи, пытаясь повернуть к себе. — Нет, ты отвечай — ты и слушать не хочешь?!

Она не сделала ни малейшего движения. Она только улыбнулась — как могла приятней и нежней — и сказала:

— Что ты, милый? Не надо так шуметь. Успокойся, пожалуйста. Все будет так, как надо. Только не повышай голос, хорошо?

Мокрыми, распаренными в горячей воде руками она держала тяжелую жирную сковородку и металлическую мочалку. Единственно, чего ей хотелось в этот миг, — это опустить со всего маху сковородку на его голову. Но она продолжала с той же улыбкой:

— Ты ведь разумный человек, не так ли? И понимаешь сам, что в таком состоянии серьезные дела не решаются. Пойди ляг, милый, отдохни. Ты сейчас немножко возбужден. Ты отдохни, успокойся, а я домою посуду и тоже приду. Хорошо?

Он глянул на нее расширенными от крайнего возбуждения глазами и, закусив губу, выбежал из кухни, громко хлопнув дверью. Чугунная сковорода глухо бухнула в дно мойки, не удержавшись в ослабевшей руке.