Джо Стил

— Я могу доказать, что люди не говорят, что никогда не скажут. Я могу доказать, что рапорты, которые должны стать достоянием общественности, отправились к Иисусу, или ещё куда. Кто-то скрывает. Люди так не поступают, если на то у них нет веских причин.

— Ага, — Стелла кивнула. — И что это за люди такие?

— Должен быть Джо Стил, или эти, как их там, которые на него работают. Он больше всех получил о того, что Рузвельт поджарился.

— Хорошо. Допустим, ты прав. Допустим, именно он всё и провернул, — сказала Стелла. — Допустим, ты напишешь статью о том, что он должен сидеть в Синг-Синге^[37], а не в Белом Доме. Что, по-твоему, он потом с тобой сделает?

— Эм… — Майк замер, не донеся до рта остатки жареной креветки.

До сего момента ему и в голову не приходило, что подобной статьёй он мог подвергнуть себя опасности. Он задумался, почему так. «Потому что ты дурак, вот почему». Джо Стил ни перед чем не остановится, чтобы достичь желаемого. Чарли смеялся, когда рассказывал о том, как президент шантажировал сенаторов, дабы те проголосовали, как ему надо. Майк не считал это забавным, особенно теперь.

Стелла кивнула.

— «Эм» — самое верное, Майк. Это не игра, ну или перестанет быть ею, когда ты напишешь статью. Ты идёшь ва-банк.

«Когда нападаешь на короля, его следует убивать». Майк не помнил, кто это сказал. Возможно, Бартлетт^[38]. Кто бы это ни был, он знал, о чём говорил. Потому что, если не убить короля, на которого напал, он нанесёт удар сам.

Он доел остатки креветки.

— Так надо, дорогая. Хочешь, чтобы страной правил кто-то, столь хладнокровный и безжалостный? Типа, Гитлера или Троцкого?

— Ты себе столько цуриса^[39] наживёшь, что не поймёшь, как потом разгребать.

Да уж, она немало времени провела среди евреев. Как и Майк, поэтому проблем с пониманием идиша у него не было.

Он всё равно написал статью. Одним из евреев, с которыми Майку приходилось работать, был Стэн Фельдман, главный редактор «Пост». Фельдман вызвал Майка в свой крошечный захламлённый кабинет, в котором он превращал истории в заголовки газет. Одну из стен украшали картинки со скупо одетыми девицами. Кабинет вонял застоявшимся сигарным дымом.

Фельдман ткнул пальцем в текст Майка.

— Я этого не издам, — сказал он. — Дай мне настоящих доказательств, и, может быть тогда издам. Но, ничего — значит, ничего.

— Это не совсем ничего, — сказал Майк. — Там ничего в том месте, где должно быть хоть что-то. А это не одно и то же.

— Всё равно, недостаточно, — ответил редактор. — Дай мне что-нибудь, и возможно я передумаю. Что-нибудь настоящее, а не «там ничего нет, а должно быть, поэтому все они — кучка жуликов.

— Но… — Майк развёл руки в стороны. — Если я это заметил, то заметили бы и другие.

— Я заметил. Заметил, что недостаточно. Недостаточно для подобных историй — сказал Фельдман. — Ты должен накрепко его прищучить, чтоб ни у кого сомнений не осталось Если нет, мы получим больше исков, чем „Харт Шаффнер-и-Маркс“ со своими штанами^[40].

— Смешно. Ха-ха. Видите, как громко я смеюсь?

Фельдман закурил очередную черуту^[41].

— Я тоже не смеюсь, Майк. Мы не можем выпустить подобное, это совершенно точно. К тому же, мы — демократическая газета, не забыл? Подобные вещи больше подходят отцу Коглину. Ты хоть раз слышал, чтобы от сомнений кому-нибудь была польза?

— Конечно, там, где от сомнений была польза. Будет ли она таковой для Джо Стила? Я кое-что слышал в Вашингтоне… — Он умолк. Об этом он услыхал от брата. Чарли ничего не записывал, ни тогда, ни потом. Та история не была предназначена для чьих-либо ушей.

— Он лучше Гувера. Ну, да, он не столь хорош, как Рузвельт. Но, что с того? — вопрошал Фельдман. — Он всё поправит. Он даёт людям работу, и ставит богатеев на место. Нельзя сделать омлет, не разбив яйца.

— Тот, кто может отказаться от основных свобод ради получения временной безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности, — сказал Майк.

Слова Бена Франклина всегда звучали лучше многих дурацких клише.

Слова Бена Франклина прозвучали гораздо лучше всяких клише, поскольку Стэн Фельдман покраснел.

— Я ни от чего основного не отказываюсь, за исключением статьи, в которой нет необходимых доказательств. Дай мне доказательства, и нам будет от чего начать плясать. А пока же, тебе, кроме как о Джо Стиле, совсем не о чем писать?

— Ничего важного.

— Ну так, пойди и напиши о чем-нибудь неважном. Давай. Дерзай. Я и так на тебя слишком много времени потратил.

Ворча под нос, Майк ушёл. „Пойди и напиши о чём-нибудь неважном“. Вот он, тот боевой клич, который бросает репортёра к печатной машинке! Ага, тот желторотик, который писал о цветочной ярмарке на Лонг Айленде^[42], знал, что его бессмертному сочинению не суждено попасть в учебники истории. Он всё равно писал лучше, когда писал так, словно те розы и пионы были столь же важны, как Муссолини и Пикассо.

— Ты как, Майк? — спросил один журналист. — Выглядишь так, словно „Бромо-Зельтцера“^[43] объелся, или типа того.

— Хэнк, у тебя в столе есть что-нибудь, что может излечить меня от гуманизма? — спросил Майк.