Джоаккино Россини. Принц музыки

21 марта 1865 года Макс Мария фон Вебер, чей знаменитый отец посетил Россини почти тридцать девять лет назад, впервые приехал к Россини. В уже цитировавшейся статье Вебер написал: «Я никогда не испытывал смущения, встречая великих мира сего. Однако 21 марта 1865 года, поднимаясь по темной лестнице дома номер 2 по Шоссе-д’Антен, я чувствовал, как билось мое сердце. Как только объявили мое имя, меня сразу же приняли. Пройдя через большой довольно темный вестибюль, я вошел в кабинет маэстро. Он сидел за небольшим столиком, покрытым бумагами, но тотчас же встал мне навстречу, совершенно не похожий на того, каким я его представлял – героем или артистом, – и представил мне свою жену, маленькую, довольно толстую женщину, но веселую и энергичную». Вебер был потрясен мыслью о том, что находившийся перед ним человек очень походил на его отца, каким тот мог стать, если бы дожил до семидесяти трех лет.

«Оберон» больше никогда не будет написан снова, – сказал Россини. – Почему человек начинает понимать великих только тогда, когда становится старым и мудрым, и, что хуже всего, тогда, когда они уже мертвы? Будь он жив, я уверен, что теперь он отнесся бы ко мне благосклонно. В конце концов мы оба были бы стариками!» Россини заметил, что Вебер поступил правильно, умерев молодым: ему же, став стариком, постоянно приходится искать что-либо занимательное, чем бы заняться. Он постоянно что-то сочиняет, потому что не может бросить эту привычку. Но если бы он жил в древности, его утешала бы мысль о том, что его произведения сожгут вместе с ним. Вебер с удовольствием заметил лежащие на столе Россини произведения немецких композиторов, особенно Моцарта и Глюка. «Только старые!» – прокомментировал Россини, добавив, что Вагнер, возможно, и великий гений, но сам он никогда не сможет понять его и сможет оценить его величие только в том случае, если Вагнер продемонстрирует его в какой-то иной, а не музыкальной деятельности.

Вебер вскоре уезжал, и Россини пригласил его пообедать в следующую субботу, когда среди гостей присутствовал и Гюстав Доре. Вебер обратил внимание на то, что Россини и его гости были полностью поглощены превосходным обедом и что Россини флиртовал с несколькими присутствовавшими молодыми женщинами. Затем были исполнены произведения, которые Вебер называет новыми «испанскими романсами» Россини, он счел их восхитительными, но обратил внимание на то, что Россини впадал в раздражение, когда исполнитель несколько отходил или каким-то образом искажал им написанное, – такое отношение напомнило ему о требовательности отца в подобных делах.

Веберу довелось еще раз навестить Россини летом 1867 года, на этот раз в Пасси. Ему сказали, что вилла находится под номером 20 на авеню Ингрес, но он вскоре обнаружил, что не все виллы имеют номера. Он обратился к трубочисту: «Дружище, разве дома в Пасси не имеют номеров?» – «А кого вы ищете?» – «Месье Россини». – «О, – произнес человек, показывая на виллу Россини. – Это имя красноречивее, чем номер дома», – таким образом предоставив Веберу заглавие для будущих воспоминаний. Найдя Россини в саду, Вебер вскоре болтал с ним об его отце, Шумане и Морлакки. Их разговор часто прерывался свистом локомотива с расположенной неподалеку железной дороги, и Вебер заметил: «Как эти ультрасовременные диссонансы должны оскорблять ваш музыкальный слух!» – «О нет! – улыбаясь, возразил Россини. – Эти свистки всегда напоминают мне благословенные времена моей юности. Боже, сколько свистков я выслушал на представлениях своих первых опер, а также при исполнении «Золушки» и «Торвальдо и Дорлиски»!» Они обсуждали план, как представить оперы Вебера в Париже. «Вам следует приехать и послушать, как мы, французы, разрушаем немецкую музыку! – сказал Россини и добавил: – Возможно, и я решусь присоединиться к сыну Вебера и снова послушать одну из опер его отца!»

В понедельник 24 апреля 1865 года «Маленькую торжественную мессу» повторили в особняке Пилле-Вилля. «Ревю э газетт мюзикаль» отметила, что «композитор уклонился от оваций, уготованных ему публикой». Но он оказался чувствителен к похвале, которую это «ученое» сочинение вызвало со стороны парижских критиков. В письме к Франческо Флоримо от 10 июня он сообщает: «Счастлив известить тебя, что месяц назад моя месса исполнялась моим другом графом Пилле-Виллем в его палаццо. Поверите ли вы? Парижские ученые благодаря этому произведению произвели меня в разряд ученых и классиков. Россини – ученый! Россини – классик! Смейся, дорогой друг, а вместе с тобой пусть улыбнутся Меркаданте и Конти (которого я нежно обнимаю). Если бы бедный маэстро Маттеи был жив, он сказал бы: «Что ж, на этот раз Джоакино не посрамил моей школы». Вот что бедняга написал мне в начале моей оперной карьеры. Когда ты приедешь сюда, я покажу тебе мою работу, и ты решишь, судил ли Маттеи более правильно сначала или впоследствии».