Джокертаунская комбинация

– Ичико сказала мне, W.O.R.S.E. оплатил адвоката Ханны. Я просто хотела спросить… Я имею в виду… как вы узнали, что она в тюрьме?

– Ты хочешь узнать, использовала ли она свое право на звонок, чтобы позвонить нам, а не тебе? Ты это хочешь знать?

– Думаю, да. Ну, она ведь сказала мне, что покончила со всем этим.

– Да. Она не звонила нам. Лэтхем, Стросс позвонил.

– Они позвонили вам?

– Это был Лэтхем собственной персоной. Он сказал, они оплатят адвоката, который вытянет ее из-за решетки, но не хотят, чтобы об этом стало известно. Он хотел, чтобы мы сказали, что адвоката оплатим мы. Это было не то предложение, от которого я бы в тот момент хотела отказаться.

– Как они узнали, где вас найти?

– Понятия не имею.

– Правда? У вас нет никаких связей с Лэтхемом?

– Мы собирались взять его в разработку. Поверь, для нас это стало таким же сюрпризом, как для тебя.

Через несколько секунд Вероника спросила:

– У тебя все в порядке?

– Да. Жизнь продолжается, ты знаешь.

– Я знаю, – ответила Вероника.

Когда она повесила трубку, ее руки дрожали. Лэтхем. Она видела его по телевизору: элегантный костюм, аккуратная стрижка, глаза, холодные как зимнее небо. Брат Джерри был компаньоном Лэтхема в «Лэтхем и Стросс», и он рассказывал истории о нем. Он производил настолько нечеловеческое впечатление, что брат Джерри считал его скрытой дикой картой, думал что вирус каким-то образом убил все его эмоции. Сама мысль о том, что он может быть каким-то образом замешан в смерти Ханны, была ужасающей. Все равно что открыть крошечную коробку и обнаружить в ней весь мир.

Больше этой ночью она не могла ничего сделать. Она пошла спать, но не заснула. Она лежала и видела Лэтхема, и Ханну, и Нэнси.

Снег выпал на Лонг-Айленде и не растаял. У него были газоны, чтобы скапливаться там сугробами, и дети, лепившие из него снеговиков. В том декабре Вероника сидела в своей клетке и слушала завывания ветра.

В канун Рождества Нэнси принесла ей бутылку белого вина, украшенную лентой. Вероника завернула старинную серебряную расческу, просто на всякий случай, и кажется, Нэнси была тронута. Позже Вероника слышала, как та плакала внизу.

Раньше она спускалась в квартиру Нэнси только на собрания W.O.R.S.E. Она агонизировала несколько минут, потом тихо прошла вниз. Нэнси растянулась на диване, сжав подушку. Она даже не подняла взгляд, когда Вероника легла рядом и обняла ее.

– Никто не должен оставаться в одиночестве на Рождество, – сказала Вероника.

– Все, все просто распадается на части, – ответила Нэнси. – Я должна была ехать в Коннектикут, а потом их дети заболели корью, и я…

– Все хорошо, – сказала Вероника.

– Поверить не могу, что ты так добра ко мне, когда все так плохо. Я оставляю тебя там одну, ночь за ночью.

– Ты и так делаешь очень много, – сказала Вероника, пытаясь быть великодушной.

– Нет. Я завидовала. Тебе и Ханне. Мы были… – она не смогла продолжить.

– Вы были любовницами.

– Много лет назад. Но она устала от меня.

Вероника поцеловала ее в макушку. Нэнси посмотрела на нее, беспомощная и уязвимая.

Вероника сняла ее очки и положила их на стол, затем поцеловала ее в губы.

Они занимались любовью неловко, с едва осознаваемой страстью и без самоотдачи. Вероника стеснялась своего тела. Без физических упражнений, с нарушенным метаболизмом и развившейся любовью к сладкому, которую она не могла контролировать. Ей приходилось прилагать усилия, чтоб оставаться на метадоне и не вернуться к героину. У нее не оставалось воли на диету. За полтора месяца она набрала пятнадцать фунтов и продолжала толстеть.

Лобок Нэнси был покрыт прекрасными темными волосами, а ее кожа казалась нездорово-бледной. Вкус ее влагалища казался странным и кислым. Вероника поняла, что вспоминает Ханну, и заставила себя продолжать.

В конечном счете они оказались в спальне. Они обнимали друг друга всю ночь, но не пытались снова заняться любовью. К утру Вероника проснулась, чтобы увидеть, что Нэнси отвернулась и храпит тихонько в подушку. Вероника встала вскоре после рассвета, оделась. Она вернулась в спальню, чтобы слегка поцеловать Нэнси в лоб. Та проснулась на мгновение, чтобы сжать ее руку, и снова заснула.

После этого Вероника оставалась в своей комнате. Она оставалась там в жестокие морозы января и в еще более суровые февральские морозы. Одним воскресным днем температура упала ниже восемнадцати градусов, весь Лонг-Айленд покрылся льдом, а Вероника не могла подняться с постели. Она думала о Ханне, о том, что они делали вместе. Она думала о происшествии в банке, о том, как изменилось лицо Ханны перед тем, как она схватила пистолет охранника и начала стрелять. Она думала о Ханне, повешенной в своей камере, мертвой Ханне.

Она зарылась глубже в одеяла. У нее появились еще лишних десять фунтов, и теперь она чувствовала постоянную тяжесть. Лиз устроилась у нее на спине, и они проспали вдвоем целый день.

К ночи Веронике стало плохо.