Оруэлл все еще считал, что левые интеллектуалы являются частью общего фронта борьбы со всемирным капиталом и обязаны объединиться ради этой священной битвы. Но ничего этого не существовало в реальности: ни всемирного капитала, ни общего фронта. Капитализм не был един, так как конкурировал за рынок. Революционеры не были едины, так как бились за идеологическое первенство. На собственном опыте Оруэлл убеждался в том, что в этой битве все средства оказывались хороши, что информация, публикуемая в газетах, могла быть не просто выборочной, но и лживой. Особенно поражало Оруэлла, что лондонские газеты, неоднократно печатавшие вымыслы о войне в Испании, не были заинтересованы в правдивых репортажах. Из Испании Оруэлл привез подборку тенденциозных публикаций, собранных для того, чтобы затем в Англии заниматься опровержением лжи, и массу газетных вырезок, правдиво отражающих, по его мнению, события в Испании. Он разослал эти вырезки в центральные газеты, в частности в лейбористскую «Дейли геральд» (Daily Herald), но газеты материал проигнорировали471.
Редактор «Нью стейтсмен» Кингсли Мартин, в целом положительно относившийся к творчеству Оруэлла, заказал Оруэллу очерк о его пребывании в Барселоне. Первую предназначенную для журнала статью, посвященную событиям в Каталонии в мае - июне 1937 года, Оруэлл назвал «Барселонский свидетель». Он попытался объяснить сложное переплетение событий, приведшее к запрещению ПОУМ и возникновению межреволюционного конфликта, спровоцированного коммунистами. Он писал, что республиканское правительство «имеет с фашизмом больше сходства, чем отличий», что для достижения социалистических целей республиканцы используют фашистские методы. Он стремился доказать, что уничтожить мировой фашизм чисто военным путем невозможно, что борьба за подлинную демократию немыслима без одновременной борьбы за социализм. Фашизм вторгается в демократические страны через задние двери - таков был лейтмотив статьи Оруэлла. И о том же 1 августа 1937 года он писал в письме своей читательнице, отвечая на вопрос, что же происходит на самом деле в Испании472: «Если фашизм означает подавление политической свободы и свободного слова, аресты без суда и т. п., современный [республиканский] режим Испании - это фашизм... Я не имею в виду, что власть нынешнего правительства не лучше, чем Франко, если бы он победил, но разница только в степени, не в существе»473.
Понятно, что посланный Оруэллом Мартину очерк был отвергнут. По мнению редактора, он мог причинить только неприятности, причем и журналу, и автору. Вслед за этим журнал отказался публиковать написанный Оруэллом обзор литературы об испанской гражданской войне, в котором была показана тенденциозность и лживость большинства изданий, освещавших события с позиций поддержки мадридского правительства, а заодно подвергнут критике развернутый в СССР «большой террор». Мартин указал Оруэллу на недопустимость какой бы то ни было критики СССР: «Является фактом, достойным сожаления, -писал он Оруэллу 29 июля 1937 года, - что любая враждебная критика современного российского режима неизбежно будет принята как пропаганда против социализма»474.
Понимая причины политической целесообразности, по которым был отвергнут его очерк, Оруэлл тем не менее был не в состоянии отойти от занятой им позиции. Он целиком был поглощен своим испанским опытом. Эйлин с известной долей тревоги писала в конце 1937 года, что испанская война «доминирует в нашей жизни самым непредсказуемым образом», что ее муж продолжает раздумывать и писать о ее ужасах475. Примерно о том же говорилось в письме Оруэлла другу:
«Я просто ни о чем не могу писать, кроме Испании, и сражаюсь с чертовой книгой о ней... Эти испанские дела до такой степени привели к моему расстройству, что я действительно не могу писать ни о чем другом и, к сожалению, писать надо не о живописных вещах, а о сложной разрушительной истории политических интриг между массой космополитичных коммунистов, анархистов и т. д. Помимо книги, я не делаю ничего, кроме подготовки второстепенных рецензий, которые вообще не могут считаться писательством».