Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Судя по сохранившимся фрагментам пьесы, посвященной событиям английской революции XVII века²⁴³, это был довольно примитивный драматизированный текст, рассчитанный именно на подростков, с массой движений по сцене, шумными возгласами и суматохой. При этом автор проявил себя явным сторонников «тори» - его симпатии были на стороне роялистов, он отнюдь не сочувствовал мятежникам, «круглоголовым», которые группировались вокруг Оливера Кромвеля.

При всей примитивности пьесы ее постановка была событием школьных будней²⁴⁴. Оруэлл писал своему лит-агенту Муру: «Эта несчастная школьная постановка, на которую я убил столько времени, в конце концов прошла не так уж плохо»²⁴⁵. Что же касается оценочной стороны истории, то «тористские» взгляды Блэра скорее всего были связаны с его тоской по старой, традиционной Англии, свободной от «денежного мешка», который несли с собой революционеры, способствовавшие бурному капиталистическому развитию.

Ученикам особенно нравилось, что учитель дает им много свободного времени, ведет себя с ними запросто, считает, что ученики - его друзья, совершает неординарные поступки. Например, он назначил премию в шесть пенсов каждому, кто обратит внимание на неграмотные рекламные объявления, выставленные в окнах соседних лавок²⁴⁶.

Хотя Блэр не очень любил свою работу, она давала ему, пусть небольшой, но стабильный заработок, и, главное, он имел теперь немало свободного времени, чтобы писать и при желании ездить в столицу.

Летом 1933 года Эрик перешел на работу в другую школу, находившуюся также в районе Хайеса, - более респектабельное учебное заведение под названием Фрейз-кол-ледж, где училось около 200 мальчиков и девочек (школа была смешанной - редкий случай в то время, что особенно привлекло Блэра), часть из которых жила в пансионе при школе. Здесь же предоставили комнату и новому учителю. Учительские комнаты, правда, были крохотными, и их в разговорах именовали стойлами для лошадей.

Здесь также установились хорошие отношения с детьми. С учителями особой дружбы не было, но контакты, видимо, все же простирались за пределы школьной рутины, так как местные преподаватели хорошо запомнили этого непрерывно курившего, в том числе в учительской комнате, молодого человека (к курению в общественных местах относились в то время вполне терпимо, но Эрику стоило немалого труда приучить своих коллег к запаху крепчайших самокруток, которые он продолжал изготовлять сам, используя самые насыщенные сорта турецкого табака).

По вечерам Блэр не спускался в общую комнату, а проводил время в своем «стойле», откуда доносился стук пишущей машинки. На рассвете он усаживался на берегу речушки, которая протекала как раз через школьный двор, и часто возвращался с неплохим уловом. Кроме того, Эрик купил подержанный мотоцикл и часто совершал на нем довольно долгие прогулки, причем в легкой одежде в зимнее время²⁴⁷.

Это было еще то время, когда сохранялся треугольник Блэра, Коллингса и Элеоноры Жак. Редкие приезды Элеоноры в Хайес на 2-3 дня в какой-то мере скрашивали будни. Эрик писал Элеоноре 25 мая 1933 года, уговаривая посетить его в очередной раз: «Сейчас держится такая приятная погода, и было бы чудесно отправиться на долгую прогулку куда-нибудь за город. Если тебе не удастся организовать субботу или воскресенье, я всегда смогу найти предлог, чтобы удрать. Или, в крайнем случае, мы могли бы встретиться днем в городе»²⁴⁸.

Встречи происходили все реже. Эрик жаловался подруге, что Хайес - это «одно из самых забытых Богом мест, с которыми я когда-либо сталкивался»²⁴⁹, просил ее приезжать почаще. Но планов жениться у Блэра не было, и Элеонора вскоре его оставила.

В отличие от лондонского Ист-Энда, где Блэр столкнулся с нищетой и отчаянием, Хайес угнетал его своим невероятным однообразием, десятками совершенно одинаковых домов, стоявших на абсолютно одинаковых улицах, одинаковыми по своему характеру и привычкам жителями, которых вполне удовлетворяло и которым даже доставляло некое подобие счастья их времяпрепровождение, дни и годы, ничем не отличавшиеся один от другого, подступавшая старость, в событийном отношении почти ничем не отличавшаяся от молодости.

Эрик писал Элеоноре, что единственное удовольствие, которое он получает в ее отсутствие, - это посещение старинной церкви Святой Марии, часть которой была построена еще в XIII веке. Он проводил свободное время в церковном дворе под высокими деревьями, читая газеты и книги или просто размышляя. Его приметил местный священник, с которым установилось некое подобие дружбы. Во всяком случае они не раз вели разговоры, в основном на местные бытовые темы, причем священник не пытался превратить Блэра в образцового прихожанина.