Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Судья Кин занимался еще и интригами против практикующего неподалеку индийского доктора, главным пороком которого было то, что тот не брал взяток. Справиться с ним в иной ситуации было бы не трудно, но доктор водит дружбу с неким англичанином - Джоном Флори, а он принадлежал к «господствующей касте». Для того чтобы скомпрометировать этого человека, чье мироощущение отражало чувства автора, необходимо было приложить все мастерство интригана. Любопытно, что в ранних черновиках романа, когда Блэр еще не знал, что станет писать под псевдонимом Оруэлл, фамилия Флори была Оруэлл²⁵⁹.

Собственно говоря, этот Флори, мелкий чиновник, проверявший лесные хозяйства, не многим отличался от других белых обитателей провинциального городка, но сам по себе факт, что он поддерживал связь с индусом, да еще и колебался, когда в клубе обсуждалось «возмутительное распоряжение» властей о допуске в него местного населения, был достаточным основанием считать Флори «печально известным склонностью к большевизму». Конечно, никакой симпатии не только к большевизму, но вообще к левым у Флори не было. Он, однако, был по своим взглядам близок к тем, кто питал подобие сочувствия к «усмиренным аборигенам». Их он находил «прелестными резвыми существами и всегда с болью воспринимал беспричинные выпады в их адрес».

То, что чувствовал и о чем думал Флори (а, следовательно, и Оруэлл), но о чем он никогда не говорил и не осмелился бы сказать во время службы в Бирме, следует из текста:

«Нельзя, немыслимо - нет, просто невозможно! Срочно уйти, иначе под черепом что-то взорвется, и он начнет крушить мебель, швырять бутылки. Безмозглые, тупо балдеющие над стаканом идиоты!.. Что за место, что за люди! Что за культура - дикая, стоящая на виски, кислом шипении и стенках с “китаёзой”! Господи, пощади нас, ибо все мы в этом замешаны!»

Флори был замешан во всяких неблаговидных, с его собственной точки зрения, делах. Достаточно сказать, что он подписал декларацию с протестом против принятия в клуб аборигенов, тем самым предав своего индийского друга. Когда же на индуса полились потоки клеветы, Флори «устранился», вторично приняв сторону не благодушного индийского доктора, а его злобных врагов, за которыми стоял старший судья У По Кин. Сам Флори был о своем поведении невысокого мнения:

«Сподличал по той самой причине, по которой подличал многократно, - не хватило искорки мужества. Он мог, конечно, возразить, но протест означал бы разлад с компанией. Ох, только не разлад! Вражда, издевки!.. При одной мысли пятно на щеке стало пульсировать и горло сжало какой-то виноватой робостью. Доктор - хороший парень, но подняться ради него против дружно взъярившихся сахибов²⁷¹? Нет! Нет. Что проку человеку, душу спасающему, но теряющему целый мир».

Именно в этой замешанности, в чувстве вины за недосказанность, за лицемерие, а иногда и соучастие в насилиях и колониальной жестокости сущность того, что стремился выразить начинающий беллетрист Оруэлл в своем произведении. Лишь в спорах с индийским доктором, выступавшим в качестве защитника британской цивилизаторской миссии и восхвалявшим «пакка-сахибов» («благородных господ») - скорее всего лицемерно - Флори находил какое-то удовлетворение (вспомним реальную историю из жизни британского полицейского Блэра в Бирме).

О том, что Флори (сам Блэр) почти не отличался от других европейцев, обитавших в Бирме (точнее, отличался в сокровенных мыслях, но не в поведении), свидетельствует его личная жизнь. Он называет девушку, которая делит с ним постель (когда он вызывает ее из того помещения, которое ей отведено), своей возлюбленной, но на самом деле это его рабыня, ибо он, «сторговавшись с родителями девушки, купил ее за триста рупий». Он и ведет себя с этой Ма Хла Мэй, как с рабыней, пусть привилегированной, пусть одариваемой подарками. Ведь в любой момент он может перепродать ее другому англичанину, и никто -ни сами бирманцы, ни белые подданные его величества -не только не осудят его, а воспримут такое поведение как нечто совершенно естественное. Флори, однако, поступил «благородно»: когда на его пути встретилась белая девушка, он просто выгнал свою бирманскую возлюбленную и, будучи отвергнутой, оскорбленной и неприспособленной к самостоятельной жизни, она опустилась на самое дно.

Все эти неблаговидные и даже мерзкие действия как-то странно уживались с внутренним осознанием того, что собой представляет тот самый империализм (понимаемый как имперское господство), к которому главный герой испытывал ненависть, благоразумно скрываемую и остающуюся только внутренним чувством (в полной мере отражающим ощущения самого Эрика Блэра к концу его пребывания в Бирме):