Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

Симонид называет живопись безмолвной поэзией, а поэзию – говорящей живописью: поскольку действия, которые живописцы изображают будто происходящими в настоящее время, литература пересказывает и записывает как уже свершившиеся. И хотя художники – красками и линиями, а поэты – словами и выражениями представляют одно и то же, они все же различаются материалами и способом подражания; однако глубинная цель у них одна, и тот историк удачен, кто пишет свой рассказ словно картину, показывая во всех красках душевное волнение и внешний образ[192].

То есть оба высказывания отсылают напрямую к ethopoeia[193], выражению внешнего образа и душевного волнения.

Однако Фацио не торопится делать отсылки; прежде чем рассмотреть вопрос, он косвенным образом устанавливает его границы, заимствуя разделение из искусства литературы. И живопись, и поэзия, говорит он, включают в себя inventio и dispositio. Безусловно, это первые две из трех ключевых составляющих риторики – inventio, dispositio и elocutio. Как следствие, Фацио вынуждает себя предложить какой-то эквивалент третьей и наименее подходящей для переноса, части, elocutio; осторожно поместив ethopoeia в эту пустоту, он может упорядочить акцентирование на ней и заодно задать масштаб ее ценности.

Этой третьей составляющей живописи можно дать название expressio: он сам неоднократно использует глагол exprimere в этом контексте, и существует прецедент использования существительного в некоторой очень сомнительной латинской теории риторики[194]. Для дальнейшего определения он задействует, в форме парафраза близко к тексту, первую из ожидающих своей очереди отсылок, Prooemium к Imagines.

Фацио:

И, несомненно, лишь тот живописец считался выдающимся, кто отличился в изображении особых свойств, присущих вещам. Ибо одно дело – изображать гордого, другое – жадного, третье – тщеславного, иное – расточительного и тому подобное. В передаче же этих свойств вещей как художнику, так и поэту необходимо стараться, и, конечно, в этом деле наиболее проявляется талант и способность того и другого.

Филострат:

Если он в достаточной мере овладеет этой способностью, он все примет во внимание, и его рука сумеет прекрасно передать присущее каждому душевному состоянию внешнее действие, придется ли ему изображать безумного или гневного, задумчивого или веселого, возбужденного или нежнолюбящего; одним словом в каждом отдельном случае он даст образ, который тут будет нужен[195].

И после краткого пояснения того, в каком отношении живопись и поэзия обладают сходством в этой функции[196], возвращается к тому же источнику: