Джулия

— Ты так редко вспоминаешь о моем существовании, что тебя, похоже, секс вообще не интересует. Торчишь в больнице с утра до позднего вечера, а мне чем прикажешь заниматься? — голос Марты начал срываться на крик. — Для тебя существует только твоя работа. Ради Бога, ничего не имею против, но я хочу жить так, как мне хочется. Ты женился на мне только ради карьеры, думаешь, я не знаю об этом? Ты был не в меня влюблен, а в громкое имя моего отца. Смотреть было тошно, как ты перед ним лебезил, как пресмыкался, вздохнуть лишний раз не смел без его разрешения. А теперь, конечно, теперь ты — главный в клинике, главный на кафедре, теперь тебе наплевать и на Аттилио Монтини, и на его дочь, но не забывай, что профессором ты стал исключительно благодаря мне. Твой авторитет — на пятьдесят процентов моя заслуга. Ты обязан мне по гроб жизни, а я тебе ничем не обязана, так что оставь меня в покое. Как хочу, так и живу.

— Мы говорим о дочери, а не о тебе, и я обещаю, что если еще хоть раз Теа станет свидетельницей твоей разнузданности, я сразу же подам на развод.

— Если ты посмеешь это сделать, я от тебя и мокрого места не оставлю.

— Ты же только что уверяла меня, что я женился по расчету. Теперь, значит, все изменилось? Теперь моя фамилия престижнее фамилии Монтини? Но еще раз повторяю, если что-нибудь подобное повторится при Теодолинде, мы расстанемся навсегда. Запомни, я не шучу.

«Почему они все время ругаются?» — подумала Теа и бегом бросилась в свою комнату. Там она взяла мишку и крепко прижала к себе. С ним она никогда не ссорилась. Почему мама с папой не могут любить друг друга, как они с мишкой? Но если она любит своего белого медвежонка, почему она подошла к окну и выбросила его?

Теодолинда вспомнила, это было не в тот вечер, а гораздо позже, спустя несколько лет, в день святого Амвросия. Родители поехали в «Ла Скала» на открытие сезона и пригласили с собой двух американских врачей.

Девочка проснулась от громких голосов в гостиной, потом открылась дверь, и она почувствовала знакомый запах отцовского одеколона — запах свежести и надежности.

— Гости уже ушли? — спросила Теа.

— Нет еще, но я отправляюсь спать, и ты спи, — ласково сказал отец и поцеловал ее.

— Как опера?

— Очень даже неплохая.

— А публика?

— Занудная.

— Как поужинали?

— Отвратительно.

Теа хихикнула.

— Ты медвеженок, папа, я люблю тебя даже больше, чем своего мишку.

— Папа медведь и дочь у него медведица, только маленькая, — засмеялся отец и обнял ее нежно-нежно.

— Когда эти американцы уйдут? — спросила Теа. — Им ведь, наверное, тоже завтра рано вставать?

— Конечно, но они молодые и могут позволить себе недоспать. А я уже старенький, мне пора на боковую.

— Да, сорок один год — это очень много, я знаю, но ты не выглядишь стареньким. Все мои подруги в тебя влюблены.

— Спокойной ночи, болтушка, — засмеялся отец и, поцеловав ее в лоб, ушел.

И снова она проснулась, на этот раз от знакомых ритмов бразильской самбы. Часы показывают два. Теа встала, вышла из своей комнаты, пересекла коридор и остановилась перед открытой дверью гостиной, откуда лился свет и доносились ритмичные звуки музыки.

В щель она увидела маму. Мама танцевала и, танцуя, раздевалась в такт музыке. Двое молодых американцев с бокалами в руках с улыбками смотрели на нее. Теодолинде словно кто-то сжал железной хваткой горло. Она без сил опустилась на пол и начала плакать.

Вдруг рядом оказался отец. Он настежь распахнул дверь и сказал американцам:

— Вы двое — вон отсюда!

Потом он повернулся к Марте.

— Оденься, — приказал он ей, — с этой минуты ты больше мне не жена. Я слов на ветер не бросаю.

Потом он поднял Теодолинду на руки и отнес в постель.

Когда она утром проснулась, отца в доме не было. Он ушел, ушел навсегда и никогда больше сюда не вернется.

Теа схватила своего старенького любимого медвежонка и изо всех сил швырнула в окно. Потом она свесилась с подоконника, чтобы посмотреть, где он, и упала сама. Она летела долго и медленно, кружась в темноте как осенний лист, и, наконец, приблизившись к асфальту, увидела своего дорогого облезлого медвежонка. Ласково улыбаясь, он пошел к ней навстречу. Нет, это не медвежонок, это папа.

Теа улыбнулась, ей захотелось протянуть руки к отцу, который выглядит так смешно с марлевой маской на лице, с поднятыми вверх руками в резиновых перчатках.

— Теа, ты меня слышишь? — спросил он озабоченным тоном.

Теодолинда открыла глаза и тут же снова их закрыла.

— Ты меня слышишь, девочка моя, я знаю, — говорит отец. — Сейчас ты заснешь, а когда проснешься, все уже будет позади.

Теа продолжила свое плавное кружение в темноте, а потом исчезли последние краски и звуки, и она погрузилась в небытие анестезии.

Глава 9

Гермес внимательно посмотрел снимки грудной клетки, фиксируя в памяти каждый перелом, полученный дочерью в результате чудовищной автомобильной аварии, внутренне сосредоточился и, наконец, сказал:

— Ладно. Начали.